Орбека. Дитя Старого Города

– Потому что вы боязливые, потому что скрываете убеждения, если какие у вас есть, потому что каждый из вас в глубине скрывает смешную надежду независимости Польши. Как же вы хотите вырваться из когтей шестидесятимиллионного государства? Вы? Кто? Горсть шляхты, немного мещан, потому что людей даже с вами нет, а окружены вы врагами. Но это безумство!

– Мы хорошо чувствуем, – ответствовал молодой человек, – что только в союзе с Россией можем быть счастливы, – усмехнулся он сладко. – Что же говорить об этой буйной молодёжи…

– Против неё нужно создать оппозицию с отвагой, смело… не теряя рассудка.

Генерал говорил так ещё долго, не слушая ответа маленького человечка; после чего отправил его, напихав аргументами, шепнув ещё что-то на ухо. Заглянул в комнату. Сидел там ещё один кандидат и одетая в чёрное женщина. Та забилась в самый тесный уголок. Чёрная вуаль покрывала черты её лица; только по тонкой талии, по ухоженной одежде видно было, что была молодая.

Генерал многозначительно закашлял на пороге; женщина встала и быстро скользнула в салон, дверь которого тут же за ней закрылась. Когда свет лампы упал на её красивое, но бледное лицо, с уставшими, но полными огня глазами, военного поразило выражением ужаса, какой на нём рисовался.

Он приблизился к ней, подал руку и коротко спросил:

– Чего вы так боитесь?

– Всего, пане генерал! За нами шпионят. Может здесь кто-нибудь увидеть? У них есть полиция, а у вас нет никакой.

Мы забыли добавить, что разговор вёлся по-немецки.

– Что говорят в этих кругах?

– Ничего хорошего не пророчат, страх там великий… боюсь улицы, но и вас опасаюсь также.

– Почему же к нам не приблизятся?

– Потому что боятся, потому что им не доверяете!

– Разве они заслужили доверие? Весь народ в заговоре, весь народ сердцем идёт в одну сторону; та только разница, что не все готовы на окончательную жертву. Что говорят теперь те… vous save?

– Уличное движение порицают.

– Да, а участие в нём принимают.

Ещё какое-то время шептались, генерал озирался вокруг.

– Старайтесь, пани, приобрести там кого-нибудь для нас… понимаете? При женщине не всё говорится, не всякое доверяется; нам нужен кто-нибудь из мужчин, выберите, пани, такого, который бы имел амбиции; мы даём ему высокую должность. Vous comprenez? Вы это сможете.

Женщина улыбнулась, лесть её пощекотала, но они печально попрощались, она заслонила лицо и, напуганная, быстро убежала.

В приёмной был ещё один, беспокойный, но генерал подозвал его только к порогу, поговорил с ним в двух словах, грубо и строго, и указал ему на противоположную дверь, в которую тот быстро вылетел, точно гнался за выходящей женщиной.

– Ха! – сказал, зажигая сигару, русский, когда всех отправил. – Дело трудное и неизвестно, пригодится ли на что. Шпионов нужно держать, чтобы за шпионами ходили; следить, бояться и ошибаться… Глупый край и проклятое время!

Камердинер дал знать, что сама пани ждала с чаем. Застегнув мундир, генерал вышел через комнату, отделяющую канцелярию от салона жены, теперь лицо его прояснилось.

Он знал, что там может застать чужих.

Действительно, около генеральши крутились надушенные столичные модники в белых рукавичках и стоящих накрахмаленных воротничках, говорящие с большим возмущением о манифестациях на улице, о демагогах, о красных, о несчастном расположении умов, о глубокой печали, какая пронимала всех хорошо мыслящих людей по причине, что было невозможно даже потанцевать.

Может, громче и красноречивей других говорил о том наш знакомый Эдвард, который играл там роль рьяной поддержки трона и алтаря, защитников общественного порядка.

* * *

Спустя несколько дней бедная Анна под предлогом какой-то покупки вернулась на Старый Город. Она давно уже не видела Франка; не знала даже о нём от достойной Каси, которая два дня на Подвал с корзинкой не заходила, чтобы, как обычно, донести ей о больном паныче. Сердце Анны предчувствовало что-то нехорошее.

– Всё-таки я должна его увидеть! – сказала она и побежала, осторожно оглядываясь, через Пивную улицу и знакомые проходные дома на Старый Город.

Было утро… День хороший и ясный, радость и надежда стекали с небес, на земле было как-то жарко и неприятно, по улицам пробегали люди с лицами, отмеченными удивительной заботой. Анне по крайней мере казалось, что читает на них страх и боль, может, потому, что чувствовала их в себе.

Только у двери дома она вспомнила, что её там ждёт, как обычно, кислый приём старой матери, и она нуждалась в минуте отдыха, чтобы набраться отваги. Потом быстро вбежала на лестницу, пытаясь казаться весёлой, чего в сердце не было.

Её удивило, что дверь Ендреёвой была широко открыта, а внутри она увидела старушку, сидящую на полу, с опущенной головой, с заломленными руками, прибитую, бессознательную. Кася, пытающаяся её поднять, только ходила около неё, плача сама.

Одним прыжком с порога Анна оказалась рядом с Ендреёвой. Сердце её предчувствовало большое несчастье. Дверь в другую комнату была также не закрыта.

– Ради Бога! Говорите! Что снова случилось? – крикнула она. Торговка фруктами подняла голову.