Орбека. Дитя Старого Города

– Но у вас было время, вы набрали достаточно премий, денег и ленточек. Мы были послушными, толпы обнаглели, улица; а сегодня этого уже схватить невозможно. Откуда это идёт? Как?

– Ваше благородие, – сказал с покорностью урядник, – это всё течёт из-за границы.

Генерал остановился и замолчал. Нужно знать, что российские урядники, желая создать иллюзию, что вся Польша к ним расположена, кормится постоянным возложением вины за всякие волнения на заграничное подстрекательство. В их убеждениях только та разница, что всякие – берги, – бурги, – маны и люди немецкого происхождения возлагают это на Францию и Англию, а русские – на немцев, на коварную и хитрую Австрию, даже на Пруссию, желающую опереться на Вислу.

– Но всё-таки, вы… вы, – добавил генерал, без недомолвки добавляя эпитет, которого мы не повторяем, – вы должны смотреть, кто и как приезжает из-за границы.

Чёткое слово не обидело урядника, сделало его только ещё более покорным, он склонил голову и сказал снова:

– На это нужно время.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Кроме той истории студентов.

– Будь здоров, завтра прошу прийти с рапортом и принести больше, чем сегодня, я такой мелочью заниматься не думаю, нужны иные вещи. Нет времени.

Урядник вышел, пятясь, с явной радостью вырваться оттуда. Генерал отворил дверь, посмотрел и кивнул другому ожидающему.

Был это известный нам патриот Загродский. Как он там оказался, мы не знаем; перед своими говорил, что ходит шпионить за русскими; русским объяснял, что выслеживает уличные волнения – достаточно, что вечерами навещал господина генерала.

– Ну что, господин Загродский? Что слышно?

Загродский, ещё не привыкший к своей двойной роли, испугавшийся или имитирующий испуг, потому что это чувство очень приобретает сердце русских, желающих, чтобы их боялись, мялся, давился, трясся, прежде чем промямлил слово:

– Так, особенно ничего нового.

– Ничего! У вас всех ничего! И всё ничего! – выпалил генерал. – Что это вы думаете? До каких пор это будет? Россия терпеливая, потому что сильная, но когда однажды потеряет терпение, беда вам! Беда! Сгините до последнего, виновные и невиновные! Возьмёмся по-николаевски. Хотите возвратиться во времена Николая, – они у вас будут!

Загродский, которому это вступление предназначено не было, поскольку представляло вид монолога, ничего не отвечал; генерал приблизился к нему.

– Говори! – сказал он.

– Я только могу обратить… обратить внимание… – как бы специально заикаясь, сказал Загродский, – господина генерала… ваше благородие… что молодёжь очень часто собирается в одном доме на Старом Городе, у одного художника.

– Подожди, – прервал генерал, подбегая к книжке, которая лежала под бумагами, и ища в ней. – Как его имя?

– Францишек, – сказал, давясь, шпион.

– Францишек Прева, раненный 25 и 27 февраля, был в госпитале в цитадели, опасно раненый… Лежит ли?

– Лежит… лежит… – ответил Загродский, – но там у него сходятся.

– Кто там бывает?

Загродский начал сыпать фамилиями, как из рукава.

– Это хорошо, – сказал генерал, – буду знать, что делать. Есть ещё что-нибудь? Это мелкая рыба. Ничего! Доброй ночи! Иди! Нет времени.

Загродский что-то ещё бормотал, но генерал приказывающе показал ему на дверь, а когда после ухода шпиона она отворилась, он высунул через неё голову в приёмную, в тёмных углах которой сидело ещё несколько. Он кивнул, у одного на пороге отобрал бумагу, тихо с ним о чём-то пошептался и дал ему знак, чтобы ушёл; другого привёл за собою в комнату.

Был это весьма приличный человек, бледный, испуганный, и, очевидно, впутанный сюда неизвестно как и зачем. Лицо его выдавало чрезвычайное смущение.

– Господин генерал был так добр меня вызвать? – сказал он с поклоном.

Генеральское лицо стало слишком мягким.

– Садись, я хотел с тобой поговорить, очень извиняюсь, что должен был минутку подождать… я так неслыханно занят… Вот так. Я хотел от тебя узнать, что там в целом слышно?

– Но я, как известно господину генералу, мало могу знать; работаю весь день в канцелярии, потом я бываю только в тех домах, где ничего любопытного услышать нельзя, кроме сочувствия над нынешним состоянием дел.

– Сочувствие! – воскликнул русский с улыбкой. – А почему же вы не стараетесь с этим справиться? Почему не сосредоточитесь около правительства, которое желает только спокойствия и добра стране? Почему нам не помогаете? Цезарь даёт реформы, какие только может, понимаете, что дать вам больше, чем верным своим российским подданным, он не в состоянии… но система Николая повержена. У нас будут некоторые свободы; Россия имеет перед собой великую миссию, вы также призваны разделить её с нами… мы поднимем великое славянское государство.

– Я это понимаю, господин генерал, но кто из нас говорит рассудительней, – говорил молодой человек, – тот бессильный, того никто не слушает.