Орбека. Дитя Старого Города

На двор пани Миры несколько месяцев назад взяли прямо из деревни скромную и тихую девушку, несчастную игрушку всего двора, достаточно красивую и очень обаятельную Анульку.

Несмотря на красивое личико, гибкую фигурку, очень притягательное выражение лица, Анулька была почти калекой. В результате какого-то случая в детстве она хромала немного на одну ножку. А хотя скакала очень ловко и это едва было видно, прозвали её Хромой, и под этим именем была известна больше, чем под её собственным. Жертва непослушной дворни, Анулька работала за всех, терпела, толкаемая, униженная, и даже у панов лакеев не имел никакой милости. Была слишком боязливой и скромной. Воспитанная в убогой шляхетской хате дедом и бабкой, некогда изнеженная внучка, она была смолоду цветущая, любящая, сердечная, но не терпела шума, забав и бесстыдства, какое тогда деморализировало слуг наравне с панами. Сидела также у углу над работой, все ею прислуживались, и плакала целые дни, потому что вся эта жизнь поражала её, пугала. Хотела бы убежать, а кровные её вынуждали остаться, чтобы от неё избавиться, и думая, что ей что-то в городе попадётся.

Анулька тогда была вынуждена смотреть на своеволие, закрывать глаза на непонятные для неё сцены, и немного покоя покупать тяжёлой работой.

В доме Орбеки было в обычае, что ни один из панов лакеев никогда не соизволил ему послужить; спихивали эту обязанность на сторожей, на девушек, на кухонных мальчиков. Он никогда на это не жаловался. С некоторого времени Анулька, которая хорошо видела положение несчастного человека, задетая какой-то милостью и симпатией к нему, может, каким-то более живым чувством, которое пробуждает часто сострадание, почти одна принялась за всякие услуги для Орбеки. Никто на это не обратил внимания, потому что все рады были сбросить на неё это. Орбека мало когда даже смотрел на Анульку, но ему эта её тихая, вежливая, предупредительная служба была милой, он невольно чувствовал в ней немного сердца, хотя не подозревал, чтобы его там могло быть так много.

Было его в действительности больше, нежели мог ожидать. Анулька жадно принималась за всякие услуги для пана, и хотя редко с ней говорил, рада была хоть видеть его издалека.

В действительности ни чем иным её к себе бедный человек не притянул, только выражением измученности, тихой резигнации и грусти. Есть достойные души, для которых они являются непреодолимым очарованием… но как таких душ мало! Чаще всего грусть пробуждает отвращение, негодование, усталость – простые смертные бегут от них как можно дальше.

В этот день, хотя было уже поздно, Анулька зашла случайно на кухню за обедом, когда вбежал слуга и воскликнул:

– Вот только теперь вернулся этот старый зануда, когда все поели! И неси ему в его покой, чёрт знает, где шляется!

– А если не пришёл вовремя на обед, – сказал кухмистр, глядя на часы, – то, видно, в еде не нуждается; и нечего ему дать, только объедки.

– Разве он что-то иное привык есть? – спросил слуга. – Только это ему и даётся…

– Пусть побудет один раз голодом, это научит соблюдать часы, – сказал кухмистр. – Я что, для него буду до ночи сидеть? Впрочем, пусть идёт к дьяволу, как не напомнит, не дам, а как напомнит, на это есть объедки, пусть грызёт кости.

– Постыдитесь так говорить! – прервала Анулька.

– Ну, чего нам стыдиться? Разве он здесь пан? Или что? Я его не знаю, – воскликнул кухмистр, – меня пани приняла и платит…

– И мне также, – сказал парень, садясь на лавку, – разве я должен знать, вернётся ли он!

– Это моё дело – обед приносить, – отозвалась хромая, – только дайте его мне, прошу.

– О! О! Подлиза! – сказал повар. – Рекомендуешься к сухому пеньку.

– Говорите что нравится, я прошу обед!

Дал себя как-то сломить пан кухмистр, слил остатки и совсем неинтересную еду поставил на поднос, который Анулька понесла как можно живей. Она потихоньку вошла в покой, накрыла столик, сняв с него осторожно книжку, поставила тарелку с супом и тарелочки поменьше, покашляла, ждала.

Орбека сидел онемелый, с глазами, уставленными в сад, не слыша ничего и не видя. Анулька с удивлением заметила, что глаза у него были как бы заплаканные, ей очень жаль сделалось несчастного. Она закашляла второй раз, он не обернулся, звякнула тарелкой, только тогда он увидел, что ему накрыли на стол. Какая-то грустная улыбка пробежала по его устам. У Анульки, глядя на него, навернулись на глаза слёзы.

– Поешьте, пан, что-нибудь, – шепнула она потихоньку.

– Благодарю тебя, ничего мне есть не хочется, – сказал он охрипшим голосом.

– Но вы ничего не ели.

– Не могу!

– Может, вы больны? – спросила она.

– Да, может, больной, но это пройдёт, это пройдёт… это ничего…

– Может, для вас что-нибудь другое сделать? Принести?

– Нет, нет, благодарю, ты добрая девушка, моя Анулька… ты одна…

Но сдержался, не докончил, что-то подумал, взял кошелёчек, достал несколько дукатов и протянул Анульке руку.

Та аж отступила, зарумянившись.

– А, прошу вас! – воскликнула она живо. – Вы сказали, что я добрая, и сразу хотите мне за эту доброту заплатить. О! Не делайте мне этой неприятности, прошу.