Орда (Тетралогия)

— Не достанется! — Десятник жёстко сжал губы. — Слушай мою команду — грабежом и погоней не увлекаться, вперёд продвигаться с опаскою, в любой момент быть готовым повернуть назад.

— А эти? Эти? — завизжал, заплевался Гаарча. — Остальные, значит, будут хватать богатства, а мы…

— А вы будете делать то, что я вам сказал! — Баурджин выхватил из ножен саблю. — Ты не согласен?

— Что ты, что ты! — Гаарча изменился в лице. — Я вовсе не то хотел сказать…

— Ну и прекрасно, — улыбнулся десятник. — Вперёд. Но, осторожно, как я говорил. Когда я подниму вверх саблю — все живо поворачиваем назад и скачем к Чёрному кряжу… туда, где дорога на перевал.

Баурджин ясно себе представлял: так и придётся сделать, и нечего поддаваться на притворное отступление кераитов — не так уж они и слабы, как сейчас хотят казаться. Жаль, не видно главных сил, интересно, как там у них?

И конечно, так и случилось.

Скачущие впереди воины — из самых алчных — вдруг осадили коней, словно бы наткнулись на стену. А потом и повернули назад, да только не успели улепетнуть, поражённые меткими стрелами ханской гвардии кераитов — тех самых, с серыми перьями кречетов на шлемах. Все они были в панцирях — и люди, и кони — в пластинчато-стальных или в кожаных, ничуть не менее крепких и красивых. У многих, усиливая защиту, пересекались на груди железные наборные пелерины, из-под низко надвинутых шлемов едва виднелись глаза, в руках угрожающе покачивались длинные составные луки, копья и тяжёлые сабли.

Вот она — броненосная конница!

Сердце Баурджина нехорошо ёкнуло.

— Назад! — приподнявшись в стременах, закричал он, поднимая над головой трофейную саблю. — Назад! К Чёрному кряжу!

Его воины и десяток Кэзгерула организованно повернули, остальные же, чересчур увлёкшиеся преследованием и добычей, попали под натиск кераитских «рыцарей», словно под асфальтовый каток. А ведь были ж предупреждены! Ну, как, как поддерживать дисциплину, когда, почуяв возможность лёгкого грабежа, большая часть войска превращается в алчное неуправляемое стадо? Ну, чёрт с ними, теперь уж ничем не поможешь.

Найманские воины — теперь уже молча, без всяких криков — понеслись назад… нет, не совсем назад — чуть левей, к Чёрному кряжу, как раз там проходила дорога на перевалы. Там можно было уйти. И там, за первым кряжем, ждала засадная «тысяча» хана Инанч-Бильгэ.

— Быстрей! Быстрее! — на скаку перепрыгнув на заводного коня, подгонял своих воинов Баурджин.

А их осталось так мало — многие, слишком уж многие нашли свою смерть от злой кераитской стрелы. Уже не видать было Ильгана с Цыреном, здоровяка Кооршака… нет, вот он… вон и Гаарча с Хуридэном — если б Баурджин не вытащил тогда саблю, где б они были? А где Гамильдэ-Ичен? Неужели погиб? Жаль… Единственный грамотей на весь десяток, да и вообще — неплохой парень.

Юноша оглянулся. Вон он, Гамильдэ-Ичен! Еле тащится, ясно — лошадь устала. А заводной-то у него нет.

— Скачите!

Махнув рукой, Баурджин придержал коня, дожидаясь отставшего парня. А за ним — уже пугающе близко — блестели доспехи тяжёлой конницы кераитов.

— Сюда, Гамильдэ, сюда… Бросай свою лошадь!

Не замедляя бешеной скачки, Баурждин помог парню перебраться на круп своего коня. Лошадь немного отяжелела… вот именно что — немного, слава Христородице, Гамильдэ-Ичен весил мало. И всё же враги нагоняли. Слава Богу, не пускали стрел, впрочем, вряд ли попали бы — уже начиналась метель. Снег хлестал по лицу, заставляя жмурить глаза, так что оставалась одна надежда — на лошадей. Не споткнулись бы на скаку, вынесли бы, спасли…

Баурджин погладил коня по гриве:

— Давай, милый, давай…

Вот и Чёрный кряж. Успели! Теперь оставалось самое сложное — взять перевал. А уж там — свои, там можно расслабиться — взять только. А дышалось уже так тяжело, и так же тяжело били в снег копыта уставших коней. И уже никто не кричал: «Хур-ра!» Не до криков было.

Ну, вот он — перевал! А прямо над ним — ярко-синее небо. Интересно как — здесь, в предгорьях, метель, а там — солнце. Обычно бывает наоборот. Лошади хрипели, проваливаясь копытами в рыхлые сугробы. Снег — мокрый, липкий, противный — словно хватал своими мягкими лапами, не давая идти. Уже пришлось спешиться — лошади не могли внести всадников в гору. Шли. Поднимались всё выше и выше. А пот тек по лицу, едкий, горячий, невыносимый. И щипал глаза. И в груди яростно билось сердце. Так яростно, с такой неудержимой силою, что, казалось, вот-вот вырвется, улетит, словно выпущенный из клетки охотничий кречет. Тяжело… тяжело, Господи!

Баурджин оглянулся — внизу, пусть ещё не так близко — уже виднелись чёрные размытые точки. Враги!

Перевал казался совсем рядом — ну, вот он, возьми и иди. А идти было трудно, и чем выше, чем трудней. И приходилось ещё вести за собой лошадей. Может, бросить? Нет, ну, правда — бросить?

Идущий впереди Гамильдэ-Ичен вдруг ткнулся носом в снег. И так застыл.

— Вставай! — Баурджин схватил мальчишку за шиворот, дёрнул. — Ну?

— Я… не могу… — задыхаясь, оглянулся тот. — Лучше умру… и пусть. И пусть.

— Я те умру! — Десятник выхватил саблю. — Хочешь — ткну?

— Не надо…

— Тогда иди! Двигайся!