Орда встречного ветра

Я уже неделю молчу, ни Альме, ни Ороси ничего про Степпа не говорю. Это началось еще в первый кривец, который нас всех истерзал на Лофенском плато. Его трансформация. В тот вечер, перед тем как залезть в общий спальный мешок, он отказался раздеться. Сказал, что ему холодно. Но ему никогда не бывает холодно, лисенку, я его знаю, он меня всегда этим поражал! Я прыснула со смеху, хотела засунуть руку ему под одежду, но он меня остановил. Я не стала настаивать. На пороге сна я крепко прижалась к нему и вдруг почувствовала, поняла на ощупь, по запаху. По вкусу его шеи. От него пахло свежим деревом. Я провела рукой по его спине, и мне показалось, что я глажу ствол дерева, он весь стал жесткий, твердый, пальцы едва погружались в новую плоть. Он был еле теплый, как

198

ручка ложки. Кожа как грубая, шершавая бумага, и я отвела руку. У меня перехватило дыхание, я зажгла лампу и подняла его рубашку. Спина у него была совершенно белая, вся испещренная темными полосками. Береза. Он вошел в стадию растительной трансформации, хрон одержал над ним верх…

— Ты все поняла? — прошептал он в ответ.

Я уже потушила лампу, вся вздрогнула от его голоса.

— Да, кажется.

— Обними меня покрепче… Обними меня крепко, мой ручеек, сильно-сильно… Я больше не чувствую твоих рук, твоего тепла… Я ничего не чувствую…

Он повернулся ко мне и его соски оцарапали мне грудь. Я положила руки ему на затылок, дотронулась до лица, оно еще было теплым и мягким, щеки — влажными, он тихо плакал.

— Я ухожу, Аои. Ухожу… Понимаешь?

— …

— Ты будешь меня любить, когда я превращусь в…?

— …

— Ты меня еще любишь?

— Да.

Нетронутым остался только его голос и отчасти руки. Ногти обтрепались, стали как листва, сгибы фаланг стали узловатыми, но гибкость в руках осталась. Белая кора добралась ему до шеи, на затылок, до самого лица; одни это заметили, другие сделали вид, что ничего не увидели… Что здесь говорить? Чем помочь? «Все решает инстинкт выживания, — объясняла мне Ороси. — Растительный мир опережает его человеческий облик из-за экстремальных условий: береза может выдержать температуру минус сорок, а человеческая плоть — нет… Его тело выбрало симбиоз. Остается надеяться, что ему удастся соблюдать равнове-

197

сие между двумя силами, борющимися в нем…» Да, остается надеяться… Он вызвался спать снаружи, так как знает, что перенесет холод лучше, чем кто-либо из нас. Днем он двигается, кровь разгоняется и мясистость его плоти снова отвоевывает свои права, так что я каждый вечер, хоть и знаю, это глупо, цепляюсь за надежду, что он еще может стать прежним… Но ночью… Ночью одеревенение прогрессирует, пользуясь неподвижностью конечностей, и по утрам ему ужасно сложно встать. Колени, таз, затылок, все так деревенеет, что мне приходится разминать их изо всех сил. Я растираю его, пока руки себе не сверну, заставляю наклоняться, хрустеть задеревеневшими суставами, один за другим размять позвонки, но я ничего не могу сделать с растительными волокнами, что разрастаются по мышечной массе. Я как могу пытаюсь разогнать ему кровь, чтобы вышла смола, что скапливается по позвоночнику, я борюсь за него, но он не борется сам за себя, он отдал себя в подчинение нового мира, я даже не знаю, чего он на самом деле хочет, я вижу, что его притягивает эта мысль, «мне не страшно, мне этого даже почти хочется, ручеек, по ту сторону все так спокойно, так полно…»

— Кровотечение за ночь остановилось. У Силамфра образовался сгусток на уровне барабанной перепонки. Но он не сможет идти дальше. У него сильнейшие головокружения, даже сидя.

— Мы могли бы остаться здесь еще на пару дней.

— Это слишком опасно. Как только солнце прогреет стену, начнутся лавины с камнепадом. Нам нужно выбраться из вон той горловины максимум через два часа после того, как появятся первые лучи…

— А Голгот?

— Он ночью храпел, но до сих пор без сознания. Я опасаюсь худшего.

196

— Кто-нибудь разбудил Тальвега и Степпа?

— Я пойду.

x Гамак Степпа был пуст. Я на секунду испугалась, что он ночью вывалился и полетел в пропасть. Но правда была еще хуже: в гамаке лежали притрушенные снегом одеяла и его одежда; значит, он сам встал из гамака и разделся. Что случилось дальше, не сложно было догадаться. Я подняла глаза и у подножия диэдра, в расщелине, увидела дерево. Ствол его как раз был метр восемьдесят, а две единственные ветки, размером с руки, расходились на конце пятью веточками. Вчера этого дерева здесь не было. Никаких сомнений не осталось.

— Я его здесь не брошу.