Орден

— Какой гнусный запах! — заметил Лев.

Откуда-то воняло сгоревшим железом и маслом. Все пути к музыкальной школе со всех сторон шли через дворы, узкие переулки, понятные только местному жителю проходы. Там, в школе, в комнате, которую в ордене снисходительно называли сторожкой, они вдвоем должны были получить инструкции от сторожа Эдуардыча.

— Вроде бы одного мелкого местного олигарха авто, — сказал Чаплин. — У него еще дом пытались поджечь. Серьезно с ним так!.. Но говорят, это не наши сожгли, у нас против него ничего нет.

Пройдя в стороне, подальше от машины, вошли во двор школы через маленькую калитку с задней стороны забора.

Эдуардыч разговаривал по телефону. Он не поздоровался с пришедшими, даже вроде не обратил на них внимания. Стоял у раскрытого окна и глядел на чернеющую невдалеке сгоревшую машину:

— …И целых две машины у него за сегодняшнюю ночь сожгли. Одну на автостоянке. Мы выяснили: у него четыре квартиры и дома и восемь машиномест. А фамилия такого крупного автовладельца Рыхлов, ты, наверное, слышал. Он в мэрии какой-то высокий чин, труженик коррупции.

— А еще дом у него пытались поджечь! — попытался вмешаться Чаплин.

Но Эдуардыч не обратил на того внимания. Он внимательно слушал кого-то, прижав к уху трубку.

«Будничные будни», — подумал Лев, глядя на новый плакат.

Сторожка была похожа на лавку старьевщика. Впрочем, Лев никогда такую лавку не видел. Странные предметы непонятно откуда появлялись здесь и также исчезали.

— Есть кому на Рыхлова обижаться, — опять заговорил в трубку Эдуардыч. — Покушений на него в последнее время много происходило. Недавно что-то взрывчатое в канализацию во дворе заложили, где его машина стояла. Едва та отъехала, там все взорвалось. Говорят, люк канализационный по этому двору летал, телохранителю в ногу им угодило. — Потом Эдуардыч помолчал. — Этого не знаю. Думаю, ничего хорошего с ногой после такого не произошло.

Голос в трубке стал громче. Лев расслышал:

— Передай магистру. Главмент в ментовке просит, чтобы мы ночных джигитов в сортирах не топили. Измучились менты их доставать и это говно нюхать. Я этому главменту говорю: все правильно, все по заветам Путина.

— Нету уже джигитов, кончились. Поисчезали, — Чаплин, кажется, тоже все расслышал.

Лев знал, в одном старом районе недавно выселили жильцов из двухэтажных домов и бесхозными остались стоявшие рядом сортиры. Этим воспользовался орден. Народ в городе слишком долго терпел террор ночных джигитов. Заслуживших свое стали потихоньку уничтожать и топить в обезлюдевших местах общего пользования. Полиция охотно оформляла это как самоубийство, наверное, использованное с особенностями национального менталитета.

За время совместной службы Льва и Чаплина случилось только одно событие. Сразу после появления Чаплина в ордене они вдвоем дежурили в ночном клубе, следили за ночными джигитами и один из тех как-то дал в глаз Чаплину. Мимоходом, почти невзначай. Тогда Чаплин возмущенно говорил, что тем недолго торжествовать, мол, ничего, они скоро успокоятся навсегда. Странно, но оказался прав, предвидел будущее. После серии необычных самоубийств джигитов поднялся шум в прессе. Даже появились выступления в прессе мелких кавказских президентов. Те громко заявляли, что кавказские мужчины в сортирах топиться не будут, это чьи-то злодейские преступления. Но те все топились и топились. А сохранившиеся становились все более смирными и потом совсем исчезли.

Эдуардыч, наконец, положил трубку.

— С магистром разговаривал? — спросил Чаплин.

— Нет. С командором, с Кукуком, в Гороховое звонил. А магистр по телефону никогда не говорит.

— А ты этого магистра когда-нибудь видел?

Эдуардыч отрицательно покачал головой. Странно, но только он в ордене имел связь с магистром. Единственное уникальное лицо.

— Хорошо этому магистру, — продолжал Чаплин. — Сейчас сидит в каком-нибудь Гондурасе, в плетеном кресле, курит сигару и смотрит на море.

— И мысленно разоблачает злодеев, — добавил Эдуардыч.

— Я бы тоже разоблачил в подобных условиях.

Иногда Лев пытался представить лицо великого магистра. Казалось, это сухой человек неопределенного возраста, лет сорока пяти — шестидесяти. Сейчас он будто бы сидел в кресле, глубоко задумавшись, и машинально вертел на пальце перстень. Ну да, перстень с чеканным изображением собственного лица.

— Так! — сказал Эдуардыч. — Возьмете с собой Ангела. Пусть присоединяется, пора учиться ему, мужать.

Эдуардыч был сторожем необычным. В ордене он держался уверенно, свободно, а иногда даже пренебрежительно общался даже с самыми высокопоставленными рыцарями, и это почему-то считалось вполне естественным. Никого это не напрягало.

— Ага, — сказал Лев. — В патруле гулять и лужи измерять.

Как-то случилась такая история: однажды ему и Чаплину дали совсем странное задание — ехать в дальний район города и измерить там глубину самой большой лужи. Тогда собирались уничтожить одного педофила и хотели аккуратно уложить труп в нее. Мол, тот утонул сам по себе.