«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Летом 1921 года большевистское руководство было настолько удручено последствиями военнокоммунистической политики в Поволжье, что некоторое время не могло определить твердую линию поведения в отношении к интеллигенции. Здесь же сказывались и надежды на иностранную помощь Советам. Только этим объяснялся тот факт, что летом советское правительство пошло на переговоры с представителями интеллигенции по образованию комитета помощи голодающим. 20 июля состоялось предварительное заседание Всероссийского комитета помощи голодающим, на котором присутствовали наиболее расположенные к интеллигенции члены советского правительства (Л.Б. Каменев, Л.Б. Красин, А.В. Луначарский, Г.И. Теодорович и др.), а также представители «общественности» (С.Н. Прокопович, М.И. Щепкин, Е.Д. Кускова, М.Н. Кишкин, В.Н. Фигнер и прочие известные лица). В ответ на декларацию, зачитанную Кишкиным, Каменев от имени правительства заявил, что правительство подчеркивает аполитический характер начинания и не связывает себя обязательствами. Деловая работа не встретит препятствий со стороны властей, пообещал Каменев и далее произнес загадочную фразу: «Мы создали диктатуру пролетариата и это определяет характер тех гарантий, которые может дать правительство». В интервью московской газете «Коммунистический труд» Каменев пояснил читателям, что разрешение создания комитета вызвано тем, что русская эмиграция выступает за то, чтобы представить помощь Советской России на условиях изменения политического строя в стране и здесь очень важно выступление ряда бывших деятелей кадетской и других буржуазных и мелкобуржуазных партий с готовностью работать под руководством советских властей без всяких политических условий. Это, по мнению Каменева, явилось прямым вызовом заграничному «охвостью» белых организаций русской буржуазии[287].

В циркуляре ЦК РКП(б) от 10 августа секретным образом разъяснялся этот шаг навстречу буржуазной интеллигенции секретарям губкомов и председателям исполкомов. Во-первых, чисто деловыми соображениями, не позволяющими отказываться от какой-либо помощи, и расчетом получить через комитет некоторые средства от буржуазных и правительственных кругов за границей. Во-вторых, намерениями внести таким образом раскол в среду русской эмиграции, чьи лидеры, Милюков и Чернов, выдвигают идею помощи Советам при условии политических реформ и выступают с этим перед иностранными правительствами. Пояснялось: комитет будет использован для раскола в русской буржуазии «так же, как была использована брусиловская комиссия во время польской войны»[288].

Однако отношения с либеральной интеллигенцией длились недолго. Аппарат оправился от первоначального шока и заработал в привычном режиме. Невзирая на негативную реакцию за рубежом комитет, получивший за глаза название «Прокукиш», был распущен, и это ознаменовало начало нового этапа политических репрессий в отношении старой интеллигенции, которая в силу своей природной рефлексивности и плохой управляемости была не нужна в стране победившего пролетариата, культивировавшей примитивизацию своей социальной структуры.

Представители интеллигенции по привычке пытались отыскать свое место в новом обществе в русле старой традиции «служения народу». Группы учителей стремились образовать негосударственные общества народного просвещения, помощи, журналы и т. п., но любая частная инициатива неизбежно входила в противоречие с системой государственного абсолютизма. Совершенно неприемлемыми для новой системы явились архаичные попытки старой профессуры и преподавателей вузов к восстановлению академических свобод, которые имели место в начале нэпа.

До поры борьба партийно-государственного аппарата с интеллигенцией не носила планового характера, а лишь ограничивалась реакцией по частным случаям. Политика в отношении интеллигенции начала превращаться в кампанию массовой чистки и репрессий летом 1922 года, когда для нэповских большевиков отпала острая необходимость приспосабливаться к европейским политическим стереотипам. Инициатива в этом деле, как и во многих подобных важнейших мероприятиях власти, принадлежала самому Ленину.

Ленин являет собой классический образец того продукта интеллигентной среды, который на литературном языке XIX века именовался «отщепенцы». Он, несомненно, был интеллектуалом, но орудие мысли, данное ему человеческим разумом, он обратил против принципиальных основ его развития, утверждая квазиматериалистическую идеологию. Не будучи сколько-нибудь оригинальным философом, Ульянов все же обладал способностями угадать свое весьма скромное место в философской иерархии. Понимание этого особенно обострилось после выхода книги «Материализм и эмпириокритицизм», которая не принесла творческих лавров ее автору, а лишь, напротив, обнажила свойственную для эпигонов примитивизацию известных материалистических идей, вопиющую на фоне той яркой полемики, которую в то время вели Богданов, Плеханов, Деборин и другие участники философской дискуссии.