Орден Сумрачной Вуали

Закончив, сенатор приподнял бровь и низко, тепло рассмеялся. От этого смеха что-то внутри меня сломалось. Ночное небо над нами безнадежно набухло тучами, они тихо рокотали, воздух наполнился духотой, предшествующей грозе. Голова у меня шла кругом. Я попробовала отодвинуться. Лорч не дал.

Страшнее всего было то, что я понимала, о чем он говорит.

В Джинглберри я сама думала об этом. Что горфус – как порог, за который я не могу заглянуть. Все эти годы я не мечтала ни о чем, кроме как об избавлении от врага. Я проживала сумрачный черновик своей жизни, отказываясь подумать о чистовике, потому что видела тень, стоящую у меня за плечами.

Возможно, когда все будет кончено, со мной случится то же, что бывает с преступниками, вышедшими из тюрьмы после долгого заключения, – они изо всех сил стремятся обратно: для них нет жизни без беды. Нет жизни без состояния жертвы, без страданий, без страха. Они разучились быть свободными.

Как и я.

– Я вижу, что ты понимаешь, дорогая, – томно прошептал сенатор. Его желтые глаза светились от удовольствия. – Вся эта бархатная темнота, горькие ундиньи глаза с поволокой, невысказанная притягательность сломанного существа, страсть к древним книгам в попытках разгадать шифр, оставленный мной на твоей спине, – все, что составляет прелесть твоей личности, подарено мной. Благодаря мне твое второе имя – Трагедия, Джерри. Я нарекаю тебя так.

И вдруг меня прошибло странным осознанием… Да, в словах горфуса о моей личности была правда, но это была не вся правда.

Другая ее часть заключалась в том, что я и раньше была такой. Я распахнула сердце трагедиям давным-давно, еще до Зайверино. Меня изначально привлекал такой путь – терново-колючий, полный иллюзий, дурмана, отчаянной энтропии, пыльных книг и сладостного падения.

Для нормальных людей страдание – это лишь указатель на ту сферу жизни, которую им надо изменить. Просто знак неполадки, помогающий не сбиться с пути к счастью. Но я видела в страданиях достоинство, и это было и до Зайверино. Именно из-за этой тяги к драме я поступила в университет Селесты.

Ты говоришь: бархатная темнота, горфус? Да, безусловно. А чего еще ждать от человека, выросшего на древних поэмах и песнях, в которых герой всегда обречен, а катарсис достигается потерей, разрядкой через рыдание? Я изначально была такой – мрачной, влюбленной в запах пыли и дыма, слишком долгое время проводившей в компании мертвых языков и мертвых поэтов.

Да, сейчас эта бархатная темнота составляет сто процентов моей личности. Но из них только часть родилась из-за горфуса, а остальные со мной давно.

Это не ты меня создал, ублюдок. Это я создала себя в том жанре, который мне близок, а тебе просто разрешила сыграть роль в моей пьесе.

Избавившись от врага, я потеряю лишь часть моей самости, а не всё. Я отстрою ее заново, еще лучше.

И да.

Возможно, на сей раз я выберу не темноту.

Не полную темноту.

Наш с тобой разрыв будет не таким болезненным, как ты надеешься, горфус. Ты веришь, что я боюсь освободиться от твоей власти? У меня плохие новости. Я предвкушаю это.

Я – не мертвая земля, которой ты покровительствуешь. Я – земля, готовая зацвести.

Мне хотелось рассмеяться в лицо врагу, но нельзя было – согласно сценарию.

Я опустила голову, позволив сенатору упиваться ощущением полной психологической победы. Скосив глаза на воду в фонтане, я видела едва заметное движение в глубине.

Гость слушает.

Все это время у нас с сенатором Лорчем был невидимый зритель. Морской рёхх по имени ономоррэ – крохотный осьминог, чья особая способность заключалась в том, что его не могут почувствовать другие духи природы, если он этого не хочет. Идеальный шпион и… судья в нашем случае.

Морские рёххи не могут находиться на суше. Они могут появляться только над водой или в воде. Ономоррэ заранее приплыл в этот фонтан – его питают воды океана – чтобы посмотреть на спектакль, обещанный нами с Тилвасом, и решить по итогам: будут вмешиваться духи природы или нет.

Если будут, нам придется дать сюда много, много воды, чтобы армия морских смогла совладать с горфусом: расщепить его так, чтобы он, бессмертный, долгие десятилетия собирал обратно свою бесплотную форму.

Но пока что судья ономоррэ продолжал наблюдать: не все условия были выполнены.