Тилвас и я видели его, сенатор, вновь стоявший спиной к фонтану, – нет. Мы с Тилвасом быстро переглянулись, и я резко изогнулась, заставив тем самым качнуться подвеску в виде яйца у меня на груди. Где-то там, в подземелье, точно такая же качнулась у Галасы Дарети.
Краем глаза я также увидела, как из тени арки бесшумно выступил Мокки Бакоа. Вор за руку потянул трясущегося морского рёхха обратно, в укрытие, и пленник с облегчением скрылся. Он и так настрадался, не надо ему участвовать в битве.
Мокки снова высунулся из арки, явно намереваясь двинуться ко мне, помочь, но я отрицательно замотала головой – не вздумай, эй, мы же обсуждали это! По нашему плану Мокки и Галаса не должны были участвовать в происходящем.
Одновременно с моим молчаливым протестом горфус повернул голову в сторону арки – видимо, почувствовал какое-то движение, – и вор мгновенно растворился в тени, чтобы остаться незамеченным.
– Знаешь, что мне не нравится в нашей битве, пэйярту?.. – вдруг проговорил горфус, новым заклинанием возводя перед Тилвасом полыхающую стену синего огня, разделившую сад пополам.
Тилвас в своей прекрасной манере –
– …Мне не нравится то, как ты спокоен, – вкрадчиво продолжил горфус, монотонно шагая вдоль стены на нашей стороне. – Я начинаю думать, что ты не слишком переживаешь за Джеремию, зная мою слабость к ней. Однако не всё потеряно, ведь я…
Не договорив, сенатор резко повернулся ко мне и метнул в меня светящееся лезвие, в мгновение ока выдернутое им из пустоты.
Лицо Тилваса исказилось.
Глаза его полыхнули алым светом, сухожилия напряглись. Артефактор отпустил незаконченное заклинание и шагнул сквозь пламя прямо так, как был.
Синий огонь охватил его со всех сторон. Тилвас прошел сквозь него, не думая о ранах, расцветших тотчас по всему телу. Тень лиса пэйярту также скользнула сквозь пламя, оставляя стаю воющих, рычащих волков позади. Полыхая, израненный, но ловкий лис бросился ко мне, а его хозяин Талвани что есть сил швырнул вперед формулу отмены.
Но… Лезвие, брошенное сенатором, было первым. И это играло свою роль, ведь даже у магии есть скорость.
Глядя на то, как туманный колдовской клинок приближается, крутясь вдоль своей оси, метя мне прямо в сердце, я судорожно вдохнула. Время будто замедлилось. Прикованные руки не давали мне возможности увернуться.
Лезвие было уже совсем близко, как вдруг из тени возле меня скользящим гильдийским шагом вынырнул Мокки. И замер лицом ко мне, передо мной.
– Я… – начал он, и в этот самый момент кинжал пронзил его насквозь.
Краешек лезвия показался в груди, взорвался, а потом мгновенно растворился, оставив по себе фонтан крови и клочья рубашки.
Глаза Бакоа расширились и остекленели. Без единого звука мертвый вор упал на землю.
Я заорала. Я орала так, что мне казалось, весь мир должен рухнуть – если еще нет. Я чуть не вырвала себе руки, пытаясь освободиться от пут горфуса, я не видела ничего, кроме безжизненного тела на земле, полночного сада и тишины – там, где должно быть биение сердца и вечная,
самоуверенная,
наглая
насмешка
Мокки над жизнью.
Когда мой крик иссяк, оставив лишь слезы и оглушающую тишину, горфус закончил:
– …Не все потеряно, ведь я в курсе, что ты дорожишь не одной только Джерри.
– Я убью тебя, – холодно и чуждо сказал Тилвас двоящимся голосом, в котором было только одно – смерть.
– Так-то лучше, – осклабился горфус. – Хотя погоди, пэйярту. Сделаем
–
Что-то заставило меня поднять взгляд от мертвого Мокки, чтобы увидеть, как горфус вгоняет еще одно призрачное лезвие – на сей раз себе в грудь. С бешеной улыбкой, с сияющим взглядом Цига Лорч дважды провернул кинжал в своем сердце.
Темная тень отошла от рухнувшего тела сенатора одновременно с тем, как весь остров тряхнуло.
Башни древнего замка вздрогнули, со всех сторон оглушительно зазвенели сирены, а камни сада взрывались – из-под них хлестала вода, верхушки океанских фонтанов, наконец-то освобожденных, пришедших мстить за долгие столетия плена.
Остров погружался в темноту сообразно тому, как в окнах лопались маг-сферы. Послышались далекие, будто сквозь вату, отчаянные крики гостей. Водяной пар затягивал сад и замок, а я поняла, что моя спина полыхает от боли, пронзившей все мое естество.