Орден Святого Георгия (СИ)

Сидоров думал… точнее, пытался. А на деле просто бултыхался в котле собственных надежд и страхов, по очереди разглядывая нас с Геловани. Но если на его сиятельство бедняга смотрел со страхом, то во мне явно видел чуть ли не спасителя. Того, кто может помочь. Вряд ли простить — рассчитывать на такой исход было бы слишком наивно даже для простодушного солдата. Однако понять я его мог — а он в свою очередь нутром чуял того, кто сам не раз поднимался из разбитых укреплений. И шел в штыки, бросая на японские пулеметы хрупкую и беззащитную плоть.

Рыбак рыбака, как говорится…

Плохой полицейский, хороший полицейский. Голливудская классика в соответствующем году антураже. Может быть, Геловани даже нарочно подыгрывал, заставяляя Сидорова проникаться ко мне все большим доверием.

Не спугнуть бы.

— Подумай сам, Матвей Иванович, — осторожно начал я. — Мы на князя твоего и так уже давно зубы точим. И дела у него за плечами такие найдутся, что волосы на голове дыбом становятся. С тобой, без тебя, а догрызем мы его.

— Попробуй тут догрызи. — Сидоров опустил голову. — У благородных силища. Деньги, адвокаты всякие, да и знакомства нужные найдутся. А за простого человека заступиться некому. Выйдет князь сухим из воды — тогда мне не жить. А не выйдет — та же беда получится, у него руки длинные. Хоть из ссылки, хоть с каторги, хоть бы и с того света достанет.

Уже неплохо. Сидоров все еще мялся и нервничал, но больше не упирался ни в преданность господину, ни в страх. Начал мыслить, просчитывать варианты. Правда, хороших для себя пока что не находил.

Ничего, поможем.

— Кто кого достанет — это мы, Матвей Иванович, еще поглядим, — улыбнулся я. — И руки князю укоротим, если придется. А у тебя, служивый, и выбора то особого нет: хоть всю вину на себя возьми, все равно спросят — как так вышло, что мы про его светлость Александра Владимировича всю подноготную знаем. И тогда и тебе на каторге жизни никакой не будет, и Прасковью твою отыщут и… — Я многозначительно провел пальцем по горлу. — А кто ей в селе поможет, если лихие люди пожалуют? Избу сожгут, а саму застрелят, а то и похуже чего.

— Не дам! — Сидоров сжал кулаки. — Сам на пороге лягу, а к Прасковье не пущу!

Похоже, нарисованная мною картина оказалась весьма достоверной. А утопающее в страхе за сожительницу воображение тут же дополнило ее красочными и жутковатыми подробностями.

— С каторги ты Прасковью не спасешь, Матвей Иванович, — вздохнул я. — Но вот если свидетельствовать против князя все-таки решишься — тогда другое дело. Тогда мы поможем. Больших грехов за тобой нет: убить никого не убил, только, считай, винтовку у графини с дачи украл, но за такое вешать не станут. А если мы с его сиятельством лично к государю обратимся, может и помилование выйдет — за заслуги.

Я осторожно покосился на Геловани — проверить, не перегнул ли палку, наобещав бедняге-Сидорову чуть ли не с три короба. В моем мире в подобном случае признание скорее выбили бы угрозами или пытками, да и в этом дело вряд ли обстояло иначе. Я и сам вряд ли стал бы стесняться подобных методов, если придется, но чуйка подсказывала, что давить сверх меры не стоит: отставной солдат, бывший фронтовик наверняка умеет терпеть боль. И ничто не помешает ему отказаться от своих слов потом, когда Меншиков, наконец, окажется в суде.

Если вообще окажется.

— А князя ты, Матвей Иванович, не бойся. Недолго ему осталось на воле ходить. За такие дела государь дворянского достоинства лишит. И если не повесит, то отправит, куда Макар телят не гонял. И друзей у его светлости тут же поубавится. А чтобы ты совсем уж ничего не боялся, — Я оперся ладонями на стол, подался вперед и почти шепотом продолжил, — я лично к градоначальнику обращусь, чтобы и тебе, и Прасковье твоей новые документы выправили. Избу в Ставропольской губернии купим, денег дадим — горя знать не будете. И никакой князь не найдет — вот тебе мое слово офицера.

Геловани толкнул меня коленом под столом и многозначительно закашлялся. То ли оттого, что не считал даже гвардейского поручика настоящим офицером, то ли потому, что я ступил на слишком уж тонкий лед. Разумеется, никакой программы защиты свидетелей в тысяча девятьсот девятом году не было — да и быть не могло. Ни в Российской Империи, ни в Европе, ни в прогрессивных по нынешним временам Соединенных Штатах. И в этом мире, и в моем старом.

Зато сделки с Фемидой в обоих существовали едва ли не дольше, чем законы и сама судебная система — так что от замечаний вслух Геловани все-таки воздержался.

— Слово офицера?.. — робко переспросил Сидоров.

На мгновение мне вдруг стало смешно — взрослый мужик и ветеран войны будто превратился в мальчишку-беспризорника, которому пообещали калач и золотой империал за явно копеечную услугу. И теперь смотрел на меня чуть ли не как на всемогущее божество, снизу вверх, хотя и сам роста был немалого.

Не хватало только прослезиться и жалобно спросить — дяденька, а вы точно не обманете?