Ордынский узел

Было свежо. Приметная тропинка, окаймлённая росистой травой, петляла среди кустов черёмухи. Я шёл первым и нёс маленькую Салгар. Девчушка преспокойно спала. Просто удивительно, какое тихое дитя нам попалось. Все мои встречи с новым поколением можно было пересчитать по пальцам, но у меня сложилось убеждение, что малыши очень беспокойный и оручий народец. Однако малышка Салгар была не из их числа. За сутки нашего знакомства она подавала голос раза три, не больше. Одно было плохо: после всех треволнений плена и бегства из него Салгар-старшая потеряла молоко. Теперь уделом девчушки станет рожок с коровьим молоком. Дед Тимофей подговаривал Салгар оставить малышку на попечение кормилицы, но та, конечно, воспротивилась.

— Это верно, — вздохнул дед. — Из темницы вырвались, так сейчас ужель их разлучишь?

Мы встретились на лесной дороге. Ждать старика пришлось долго. Я успел пожалеть, что отпустил его одного, но, наконец, из-за изгиба дороги показалась знакомая фигура в длиннющем, до земли, армяке и высоченном войлочном колпаке. Дед держал в руках длинный посох и дёргающуюся веревку, к концу которой была привязана невзрачная пёстрая коровенка. За время их совместного путешествия от городского базара животное видимо успело до припадков невзлюбить нового хозяина. Но того немилость животного нимало не смущала.

— Заждались, погорельцы? — крикнул бобыль, явно довольный, что всё так удачно складывается. — Вот и завтрак нашей Сашутке притопал! Но-о-о, балуй, скотина…

Животное злобно покосилось на старика и, остановившись, сотворило на земле лепешку.

— Отчего погорельцы, дядь Тим?

— А все мечты ваши прахом рассыпались, с дымом улетели…

— Ну, ты у нас прям Иоан Златоуст, дед, мыслитель.

— Ваню твоего не знаю, шаромыга поди какой. А насчёт мыслей, это мы могём!

Корову решено было купить вчера на домашнем совете. Я пробовал протестовать. Бесполезно.

— Ты сам, что ли, девку кормить будешь, — рассердился дед Тимофей, и, не стесняясь присутствием женщины, добавил. — Это каким таким местом?

Салгар при этом смотрела на меня трогательным молящим взглядом. Я, окончательно руша свой командирский облик, махнул рукой:

— А-а-а, делайте, что хотите!

Хороша будет картинка, когда я возвращусь в Москву с бабой, ребёнком и коровой! Но обоих заговорщиков моё отчаяние ничуть не смутило, у них всё было решено. Салгар порылась в своем дорожном узелке и подала бобылю две золотые серёжки с крупными камнями.

— Не знаю, хватит ли на коровёнку? — засомневался старик. — Да ладно, какую завалящую сторгую.

Теперь дед с гордостью представлял нам своё приобретение, во много раз превосходившее по убогости его первоначальные намерения. Я не стал его расстраивать: за любой из двух камней при других обстоятельствах можно было приобрести по пять упитанных коров, а не эту помесь козы и кролика. Но сказать такое было опрометчиво — в глазах бобыля читалась решимость скормить меня этой зверюге, если понадобится, чтобы получить полкружки молока для девчонки.

Путь нам предстоял неблизкий, но, тем не менее, я сразу предупредил деда Тимофея, что б он умерил шаг. Теперь, когда угроза быть схваченными осталась в городе, отгороженном от нас верстами мрачного, едва тронутого весенним цветением леса, торопиться было ни к чему. Да и существовала необходимость обдумать свои дальнейшие предприятия и, вдобавок, толком поговорить с Салгар. Как ни распирало меня вечером любопытство, разговора у нас с ней не получилось. Сначала мешал неугомонный бобыль, три раза гонявший к соседям за брагой и за каждым кувшином пускавшийся в длинные малосвязные к концу дня обсуждения московско-тверских дел. А затем от всех разговоров и выпитого вина у меня вновь разболелась много страдавшая голова. И мы разошлись каждый на свою половину.

На Салгар неожиданная свобода вкупе с пьянящим воздухом леса подействовала просто оглушающе. От вчерашних страхов не осталось и следа, на смену им пришла почти по-детски наивная восторженность степнячки, впервые попавшей в такой настоящий дремучий лес:

— Ой, смотрите, смотрите — зайка, смотрите — козочка!

«Какая она ещё девчонка», — подумалось мне. На самого меня все окружающие веяния весны действовали раздражающе. И я, хотя и не без ощущения вины, опустил Салгар на грешную землю:

— Ты обещала рассказать об Агафье…

— А что ты хотел услышать? — девочка-шалунья вновь превратилась в грустную усталую женщину.

— Сам не знаю. Что вспомнишь, расскажи.

— Ну что ж… Мы с Кончакой, то есть с Агафьей по-вашему, родились в один и тот же год. Её… моя мама была служанкой её мамы. Я должна была стать служанкой Кончаки. Но в детстве мы были просто подпружками… что? Да, подружками… Мы даже учились вместе.

— Учились?

— К детям Великого хана приходили учителя. По арабскому языку, математике…

— Мать и мачехе? — удивляется подслушивающий дед Тимофей.

— Ну, счёту…

— А-а-а… пошла, пошла волчья сыть, — это он корове, уцепившейся зубами за кочку ярко-зелёной молодой травы.

— Учили ханскую дочку, а я всегда сидела рядом с ней, что б ей не скучно было, вот и выучилась.

— Ты хорошо по-нашему говоришь.