Ордынский узел

— Благослови, Господи! — дед плеснул на камни кружку воды. В свисте и шипении утонуло его завершающее: — Язви её в душу…

Приготовленный в ушате щёлок пошел на мытье голов, в него же мы обмакивали и свои вехотки. В шалаше было совсем темно, неясно светились лишь наши голые тела да клубы пара, вкатывавшиеся понизу через неплотно укупоренный лаз.

— Дядь Тима, ты каменку-то совсем не заливай, оставь для девки жару…

— Она отказалась, нельзя ей говорит нынче. По бабьи…

— Ну не хочет, как хочет.

— Па-а-берегись! — Корней выпал из шалаша и, мелькнув белым задом, обрушился в озеро. Я последовал за ним, за мной, мотая слипшейся бородёшкой, спешил дед Тимофей. Он забежал в воду по пояс, перекрестился, и, зажав пальцами нос, как делают маленькие дети, окунулся с головой.

Вода озера, ещё не прогретого солнцем, обжигала. Но после парной это было только любо.

У костра нас ждала Салгар, разложившая на обрубке толстенной доски, служившей столом, немудрящий ужин: горка ломтей ржаного хлеба, несколько очищенных луковиц, соль на чистой льняной тряпочке, пластики сала. В котелке легко курился дымком взвар на смородиновых листьях, благо наш бобыль озаботился их сбором прошлым летом. К питью на этот случай расщедрившийся старик позволил достать и туесок с мёдом.

— Красота! — восхитился князь Корней, ткнув пальцем в туесок. Мёд еще не успел доехать до рта, как Корней получил звонкий щелчок дедовой ложкой по лбу.

— Дома Илья, а в людях свинья! — веско сказал старик. По-моему, наши отношения начинали переходить в родственные. Старик этого не замечал, а юный князь пока ещё не принимал: он растерянно обвёл нас взглядом, забыв вытащить палец изо рта. Положение спасла Салгар: её звонкий смех, дробно отражаясь от обступивших поляну невидимых елей, вмиг разрядил напряжение. Корней поглядел на женщину, сначала слабо и неуверенно хихикнул, а затем, откинув голову, гулко и неудержимо заржал в небеса.

— Прости, батюшка, больше не буду!

Князь не отрывал взгляда от лица Салгар, хотя и повернул голову к старику. Он пялился на неё, она — на него. Ничего хорошего для всех нас из таких погляделок вытечь не могло.

— Дети мои, — голосом проповедника пророкотал я, — увещеваю. Через несколько дней ждёт нас исход из плена вавилонского. Будем идти с жёнами нашими, чадами и домочадцами, имуществом и скотом нашим прямо до святого града Иерусалима. В нашем случае до Москвы. И предстанем пред ясным ликом князя Ивана. А уж дальше как Бог даст…

— Аминь, — закончил бобыль и перекрестил лоб, — давайте повечеряем, да мы с Сашкой рыбалить поедем.

Лодка-долблёнка мягко скользит по чёрной невидимой воде. Старик бесшумно гребёт веслом, сидя на корме. Я на коленях устроился в носу лодки и напряженно вглядываюсь в пятачок света под горящей лучиной. Мы лучим щук. Долбленка, оказывается, была спрятана в кустах. Заваленная копёшкой сена лодка не сгнила и не рассохлась. Отыскали, сели и поплыли. Нашёл дедушка Тима и припрятанную им года два назад здесь же острогу, пятижалую зловещую железяку, отдалённую родню крестьянских вил. Ей-то, насаженной на длинную палку, я и должен разить щуку.

Поначалу нам не везёт. Мы описали вдоль берега порядочную дугу, заглядывая в каждую мелкую заводь, но несколько рыбин, которых я успеваю заметить в глубине, потревоженные нами заблаговременно улепетнули прочь.

— …, — шёпотом ругается бобыль, — ты, Сашка, где так боек, а тут как сонная тетеря.

— Сам садись на нос, а я погребу, — огрызаюсь я.

— Что ты, — пугается дед, — тебя на весла? Я ещё внуков увидеть хочу.

Наконец, мне удается загарпунить одну неосторожную рыбину. Я переваливаю щуку через борт, она яростно трепыхается, колотится о дно лодки, но быстро стихает. Чтобы вытащить зазубренную острогу мне приходится усесться к деду лицом и, обеими ногами упершись в холодное и скользкое рыбье тело, что есть мочи дёргать острогу. Она неожиданно легко освобождается, рыбина летит и бьёт деда Тимофея по босым ногам. Старина богохульствует и размахивает веслом, лодка колышется, зачерпывает воду. Я оказываюсь сидящим в луже воды. Теперь ругаюсь я. Дед деловито приподнимает добычу: — Ого, фунтов на семь потянет…

Скоро я приноравливаюсь, и щукам становится всё труднее уходить от моих бросков. В итоге к концу короткой ночи в лодке навалены уже шесть больших щук.

Мы причалили к берегу, затащили лодку в кусты, старик взвалил на плечо мешок с добычей и, кряхтя, побрёл к недалекой землянке.

— А я пожалуй, сполоснусь… Слышь, дед?

— Ну, иди, к утру водичка теплее кажется…

Дед ушёл. Я забрал по кустам левее и вышел к прогалине, где стоит наша баня. Уже совсем рассвело и, как обычно бывает к восходу, похолодало.