Ореховый Будда

— Глупый совет. В чем главный вред тяги между Инь и Ян? Она вводит в обманное заблуждение, будто женщина и мужчина — разное. Она уменьшает человека, превращая его из Человека в мужчину или в женщину. Но ты, Ката, не женщина. Ты — душа. Ты — весь мир, все мужчины, женщины, животные, горы, моря, небо и солнце. Не уменьшай себя. Влечение к другому телу и другой душе — искушение и испытание, которое до́лжно преодолеть. — Симпей улыбнулся, будто вспомнил что‑то смешное. — Был когда‑то искушаем этой химерой и я. Помню, взгляну на какую-нибудь деву с высокой прической симада-магэ, в цветном кимоно, и вдруг почувствую такую лютую жажду слияния с нею в одно целое! И она покажется несказанно прекрасной, невозможно желанной. Хочется прижать ее к себе, прислониться к ее коже своей кожей, стать единым телом и никогда не расцепляться.

— И что же делать, коли такое случилось? — волнуясь, спросила ученица.

— Не подавляй этот могучий зов, не изгоняй его, не бей свое тело плеткой, как взбесившегося коня. Наоборот, распали его еще пуще и запрыгни на него. Однако хороший всадник не скачет туда, куда хочет лошадь. Должно быть наоборот. Оседлай жизненную силу и поверни ее в правильном направлении.

— А как?

— Собери ее в один горячий сгусток, вот так. — Учитель сложил ладонь ковшом. — Поднеси ко рту, вдохнув обжигающий аромат жизни. И медленно, не обжигая губ, выпей. Но следи, чтобы волшебный ток из хара, из живота, пошел не вниз, в чресла, а вверх. Сюда.

Он ткнул слушательнице пальцем в лоб.

— Это как сок дерева, поднимающийся от корней по стволу к ветвям и листьям. Как цветок, уводящий всю свою красоту по стеблю в бутон.

Подумав немного, Ката сказала:

— Мне это будет легко. Я некрасивая. Все это говорили — и бабы в Сояле, и князь Василий Васильевич. Меня никто никогда не возжелает.

Дедушка удивился:

— Почему ты так грустно это говоришь? Зачем тебе, чтобы тебя — желали? Разве ты пряник или яблоко? И ты никого желать не должна, только самое себя… Рассказать тебе, как семнадцатилетним послушником я увидел во время храмового праздника знаменитую красавицу по имени Цветок Вишни? Как она, посмотрев на меня, молвила: «Хорошенький монашек, поди‑ка сюда, я тебя съем» и что потом из этого вышло?

— Ой, расскажи!

Они ехали ночной дорогой вдоль широкой реки, и Симпей рассказывал ей историю за историей про то, как сила Инь‑Ян преобразовывается в силу духа, а Ката внимательно слушала и запоминала. Эта ступень наверно самая важная из всех, думалось ей.

Поспали они перед рассветом, прямо в телеге — не ради себя, а ради уставших лошадей, пустили их покормиться травой. Сами утром не завтракали, было нечем, но Симпей сказал: ничего, зато пообедаем.

Умылись в Неве, тронулись в путь, и скоро впереди завиднелся город — сначала показалось, что он не стоит, а плывет, ибо построен прямо на воде.

— Это не дома, а корабли, — сказал дедушка. — Ради них Петербург и поставлен. — Видишь, какие большие?

Ближе стали видны и дома. Они стояли просторно и странно — в ряд, будто по аршину, и были какие‑то неродные. Стены не деревянные, а гладкие, цветные. Крыши мелкоячейные, как на картинке из князевой книги про европейские грады.

— Вон, на острове, фортеция Петра и Павла, — показывал Симпей. — За нею все приказы и присутствия, там же и государев терем. А по другую сторону, за валом, Адмиралтейский дом. Он в Петербурге главный, там строят и оснащают парусные корабли.

Вертя головой во все стороны, Ката спросила:

— А нам куда?

— Сначала в австерию «Веселый Бахус».

— Обедать?

— Нет, исполнить долг честности. Ведь это не наше, — показал Симпей на бочки и лошадей. — Хозяин покинул этот мир, но у него, должно быть, осталась семья. Хозяин «Веселого Бахуса» честнее всех прочих питерских кабатчиков. Он вернет повозку и деньги за пиво вдове Филяя. Мы скажем, что купец умер дорогой, а боле ничего говорить не будем.

— Само собой, — кивнула Ката. — Кому такое расскажешь? А потом что?

— Потом к Якову. Он тоже мой ученик, но не такой, как ты. Я не собирался делать из него Хранителя. Поэтому Яша освоил лишь первые четыре ступени. Выше человеку, который не стремится к монашескому служению, подниматься не стоит. А первые четыре ступени пригодятся всякому… Я буду рад повидать Яшу. Он меня тоже, — улыбнулся Симпей. — А кроме того он поможет нам попасть на амстердамский корабль.

Пока Учитель был в «Веселом Бахусе», исполняя долг честности, Ката стояла на берегу Невы и во все глаза смотрела на диковинный город. Он был похож на недостроенную галеру, когда остов уже есть и проглядывают будущие очертания, но борта еще не покрашены, мачты не установлены, а земля вокруг в строительном мусоре, и повсюду муравьями копошатся трудники. Та же Лодейщина, только нарядная.

Удивительны были мощенные досками тротуары, уличные лампады на высоких столбах, а более всего прохожие: почти все в немецком платье, быстро-суетливые. Многие и говорили промеж собой не по‑нашему.

Из созерцательности Кату вывел Симпей. Тронул за рукав, сказал:

— Чем Санкт-Петербург столь чужестранен, знаешь?