Ореховый лес

Я попыталась облечь свои мысли в слова. Чувствовала ли мама в детстве, что внутри она больше, чем снаружи? Нормально ли жить так, как я – словно жизнь обтекает меня, как вода, не оставляя особых следов? Была ли в ее детстве злая судьба – или она прицепилась к ней только после моего рождения?

Но ничего из этого я не спросила, потому что не хотела заставлять ее плакать. Она хотела, чтоб я была счастлива. Каждая перемена мест давала новый шанс на счастье, мама выводила меня на чистую поляну, покрытую свежим снегом, по которому можно было бежать вперед. Может быть, так обычно и чувствуют себя люди, когда переезжают: все оставленное ими позади смазывается, как акварельные краски, и совсем смывается с листа.

Я смотрела на ее сосредоточенное лицо, на глаза, устремленные на полосы света наших фар, разрезающих туман.

– Книжки. Ты любила книжки?

Элла чуть дернула плечами.

– Любила. Я читала все подряд, кроме волшебных сказок. – Она выглядела одновременно древней, как мир, и слишком юной, чтобы быть матерью. – Нам еще долго ехать, солнышко. Попробуй немного поспать.

Веки мои отяжелели, как будто она положила на них камешки. Я засыпала – или просыпалась, или и то и другое сразу. Машина и мама растаяли, я была где-то еще, а мама – далеко от меня. Мой разум медленно сбрасывал оковы небытия.

– Просыпайся.

Сквозь веки светило красное солнце. Я чуть приоткрыла глаза и сморщилась – свет был слишком ярок. Рука в перчатке отвесила мне пощечину – одну, другую, третью… От третьего удара у меня зазвенело в ушах, и глаза сами собой широко раскрылись.

Я сидела на заднем сиденье автомобиля, и вокруг была ночь. Надо мной склонялась Дважды-Убитая Катерина, светя мне в глаза фонариком. Зубы ее были мелкими и молочно-голубоватыми, как у маленького ребенка.

Я могла попробовать причинить ей вред, но не стала. На моей груди камнем лежала смерть Финча. Стоило мне сморгнуть – или слишком долго не моргать, – как он снова и снова умирал у меня перед глазами. Бездумный взмах ножа, умоляющие глаза. Беспомощное падение на землю.

Катерина оценивающе смотрела на меня, изо рта у нее пахло протухшими в вазе неделю назад цветами.

– Он бы остался жив, если бы ты просто сделала, что сказано, – прошептала она мне на ухо и поползла наружу, как паук, потянув меня за собой рукой в перчатке.

Я молча повиновалась. Каждый вздох причинял мне боль, болело бедро – наверное, я ударилась обо что-то. На губах был вкус тухлого кофе, в воздухе пахло мертвечиной, а голова была тяжелая, как с похмелья. Кожу словно покалывало электричеством. Я была здесь, страдающая, но живая, в то время как Финч истек кровью где-то в Сопределье.

– Что вы сделаете с его телом? – с трудом выговорила я.

Катерина громко захлопнула дверь машины – звук был, как выстрел, и заставил меня вздрогнуть. Она вглядывалась мне в лицо, словно раздумывая, куда меня разместить. Куда вставить кусочек пазла, который никуда не подходит.

– Не трать нервы на пустяки, – сказала она. – Ты на месте.

Я в смятении огляделась, ожидая увидеть Ореховый лес, дверь, дорогу… что угодно. Но увидела только деревья, со всех сторон окружавшие полянку – такую маленькую, что на ней едва помещался автомобиль. Непонятно было, как мы сюда приехали и как собираемся отсюда выезжать.

– Где я? – спросила я срывающимся голосом. Жажда снова начала меня мучить, еще отчаяннее, чем прежде.

– Ты в Лесу-на-Полпути, – ответила Катерина. – И в нем ты останешься. Будешь блуждать, пока не захочешь смерти и сама ее не выберешь.

Она схватила меня за руку и крутнула, будто мы танцевали кадриль. Я отлетела на несколько ярдов и упала на колени. К тому времени, как я поднялась на ноги, Катерина уже сидела в машине. Я рванулась к ней и ударилась грудью о дверцу, но автомобиль тронулся, и меня отбросило назад. Машина вломилась прямо в стену деревьев, и они раздвинулись, пропуская ее, после чего сомкнулись, как занавес.

Я медленно развернулась на месте – одна-одинешенька на поляне в темном непроходимом лесу.

Так я попала в волшебную сказку.

21

Поляна, на которой я стояла, была абсолютно круглой. Теперь, когда машина уехала, это стало особенно заметно. Что-то с деревьями было не так, и через пару секунд я поняла, что именно: они шелестели не одновременно, не под порывами ветра, от которого сохли мои потрескавшиеся губы, но по отдельности, каждое само по себе. И то, как они покачивали кронами и шевелили листвой, убедило меня, что деревья ведут меж собой разговор.

Все мое тело дрожало от скорби и ярости – ярости на убийц Финча и на него самого, на его глупость.

Но Финч был мертв. Мой рассудок никак не мог убедить в этом мое тело.

Я слепо побрела прочь с поляны, протиснулась мимо низкого кизилового дерева. Его цветы, похожие на сердечки, коснулись атласными язычками моей шеи. Я содрогнулась и ускорила шаг, пытаясь убежать от мысли, которая обхватила мой мозг, как веревка – горло висельника: а что, если я проблуждаю тут одну ночь, как было с Нэсс, и на следующее утро этот мир выплюнет меня наружу – только семью годами старше?