Орел-Девка

 Аннемидель ушла, качая головой и бормоча:

 -- Ну-ну, ежели-бъ знала Люккардъ, что у дѣвушки этой вмѣсто сердца -- камень!....

 Какъ только Валли осталась одна -- сейчасъ же заперла дверь на задвижку и бросилась на колѣни передъ кроватью. Вынувъ карты, она положила ихъ передъ собой, потомъ сложила руки крестомъ, какъ будто смотрѣла на священный предметъ, и -- вдругъ застонала громко....

 -- Ты умирала, а меня тутъ не было! воскликнула дѣвушка.-- Ты всегда, всегда, вовсю жизнь, была добра ко мнѣ, ласкова!... Ну, а я.... я-то чѣмъ отблагодарила тебя?... О, Люккардъ, старенькая, миленькая Люккардъ -- неужели ты ничего не слышишь?... Вѣдь вотъ я теперь тутъ, тутъ!.. Нѣтъ, ужъ поздно!... Продержали они меня тамъ наверху, слишкомъ долго... Ни одинъ пастухъ такъ поздно не уходитъ оттуда!... И все это со злости они сдѣлали: пусть, молъ, она тамъ померзнетъ да порядкомъ поголодаетъ!.. Вонъ -- и двѣ овечки у меня погибли, и тебя потеряла я тоже, бѣдная ты моя, хорошая Люккардъ!...

 Валли вдругъ вскочила; въ красныхъ отъ слезъ глазахъ вспыхнулъ лихорадочный огонь; пальцы рукъ невольно сжались, и она подняла кверху загорѣлые кулаки.

 -- Ну, ладно же! Погодите вы тамъ всѣ... варвары! Явлюсь я къ вамъ! Покажу я вамъ, что значитъ выгонять вонъ неповинныхъ, безпомощныхъ!.. Богъ свидѣтель, Люккардъ, услышишь ты въ могилѣ своей, какъ я отдѣлаю ихъ за тебя!...

 Тутъ глаза ея нечаянно остановились на распятіи, висѣвшемъ надъ кроватью покойной старушки. Въ порывѣ скорби Валли стала упрекать Того, Кого все еще не понимала и не могла понять. Она была страшна въ своемъ невольномъ гнѣвѣ. Вся непреклонность, дикость, все что она унаслѣдовала отъ отца -- развилось въ ней широко и безпрепятственно въ глуши изгнанья, а честное, горячее сердце, знакомое только со свѣтлыми, благими стремленіями, ничего не подозрѣвая, толкало и разносило по всему тѣлу пагубно-взбудораженную кровь.

 Дѣвушка собрала свою драгоцѣнность -- карты, на которыхъ умирающая старушка оставила для Валли незримую печать своей любви къ ней, и вернулась къ Аннемидель въ кухню.

 -- Ну, мнѣ теперь пора въ дорогу, проговорила она довольно спокойнымъ тономъ,-- только прежде я бы попросила тебя разсказать мнѣ о томъ, что именно вышло тамъ между Люккардъ и.... хозяиномъ....

 Такъ Валли называла теперь отца. Аннемидель вылила похлебку въ деревянную чашку и почти принудила дѣвушку взяться за ложку.

 -- Изволь, разскажу, начала старушка, видя, что Валли стала ѣсть.-- Слушай. Викентій-то совсѣмъ завертѣлъ твоимъ отцомъ, а тотъ съ лѣта захромалъ, пересталъ, значить, бѣгать. Ну, и сталъ этотъ Викентій каждый вечеръ къ нему похаживать, карточками его занимать: и все проигрываетъ, все проигрываетъ -- ладно, думаетъ, весь проигрышъ ворочу, когда дочкой твоей завладѣю!.. А старикъ такъ къ нему привязался, что скоро отдалъ ему въ руки все хозяйство.... Нога-то больная мѣшала ему часто выходить. Ну, Викентій и сталъ думать: что ужъ, домъ все равно что мой, буду-ка я управлять всѣмъ по своей волѣ. Вотъ тутъ-то и зачалась ссора между нимъ и Люккардъ. Сестра моя хотѣла по прежнему присматривать за порядкомъ, да нѣтъ: Викентій все у нея отобралъ, и она даже пикнуть не смѣла. Замѣтилъ онъ, что Люккардъ крѣпко горевала, вотъ и говоритъ онъ ей какъ-то: "хочешь -- сдѣлаю я тебя настоящей хозяйкой, какъ слѣдуетъ; даже сквозь пальцы стану смотрѣть, ежели ты захочешь, примѣрно, чѣмъ поживиться,-- но помоги мнѣ Валли получить: ты это можешь, она вѣдь тебя слушается!".... Ну-ужъ тутъ Люккардъ не вытерпѣла, такъ и отрѣзала ему, что никогда она не была воровкой и не станетъ на старости лѣтъ брать на-душу такого грѣха, что не надо ей ничего кромѣ честно-заработаннаго, а ужъ о такомъ человѣкѣ, который о ней такъ дурно думаетъ, она и слова не вымолвитъ Валли.... И отплатилъ ей лиходѣй за это: сейчасъ пошелъ къ Штроммингеру и наклепалъ на нее. "Я, говоритъ, теперь увѣренъ, что все это дѣло Люккардъ: она наговаривала Валли и на меня, и на васъ, поджигала ее супротивничать, потому что ей самой хотѣлось все хозяйство къ рукамъ прибрать" Вотъ тебѣ и вся исторія! Ну, а это совсѣмъ сокрушило сердце моей сестры... Вдругъ этакъ говорить о ней -- и хоть одно-то было-бы слово правды! Да, тяжко человѣку, ежели взводятъ на него напраслину.... Ну, скажи, учила она тебя идти супротивъ отца?...

 -- О, нѣтъ -- никогда! Это была тихая, скромная женщина. Въ чужія дѣла она не любила вмѣшиваться....

 Сверкавшіе глаза Вали снова затуманились отъ навернувшихся слезъ; она отвернулась и встала.

 -- Ну, храни тебя Богъ! Я скоро опять буду у тебя, проговорила дѣвушка, взяла посохъ, шляпу, позвала Ганзля и быстрымъ шагамъ пошла домой.

 

VI. День на родин ѣ .