Орел и Дракон

Что касается посланий с каким-либо знаком или предупреждением, то он пока знал только об одном: в саге Гудрун, желая предупредить братьев о предательских замыслах Атли, прислал им кольцо, обвязанное волчьим волосом. Если бы графиня прислала кольцо или что-то в этом роде, Рери бы понял. Но кожаная трубка, в которой ничего нет!

— Позволь мне, и сейчас все прояснится! — Хериберт бережно забрал у него из рук «кожаную трубку» и развернул, так что она превратилась в плоский лист.

— Я такие видел в Сенрикене, — заметил Вемунд. — Там их было полным-полно. Валялись везде, как желтые листья осенью. И в сундуках, и на столах, а многие были зачем-то сшиты вместе и уложены в такие странные ларцы под крышкой, но без трех боковых стенок.

Брат Хериберт еще раз подавил тяжкий вздох и расправил пергамен.

— Графиня приказала написать письмо латинскими буквами, но на северном языке, — пояснил он. — У нее есть несколько пленных норманнов, один из которых перевел ее слова на северный язык. Брат Филибер записал эту речь и должен был ее прочитать тебе, Хрёрек. Но лучше будет, если я прочту сам.

— Подожди, это руны? — Рери нахмурился. — Это колдовство? Она прислала нам какое-то заклятье? Только попробуй начать! Эту дрянь надо немедленно сжечь!

Викинги, стоявшие вокруг, заметно попятились, переменившись в лице. Руны, к которым они привыкли у себя дома, никогда не использовались для передачи сообщений, а только для различной ворожбы. Из них сведущие люди — эрили — создавали «магические слова», как правило, короткие, из трех, пяти, семи рун. А здесь длиннющее заклинание из нескольких сотен знаков! Это какой же силищей оно должно обладать! И добра от этой франкской ворожбы никто не ждал. Пожалуй, не окажись тут Хериберта, у несчастного брата Филибера попросту отняли бы письмо и сожгли в ближайшем костре, чтобы уберечься от чужого колдовства.

— Да нет же, как можно! — Хериберт всплеснул руками. — Хрёрек! Твой ум в плену заблуждений, ты веришь в языческое колдовство, которое если и может иметь силу, то только при помощи дьявола. Но графиня Гизела, как и другие добрые христиане, ни в коем случае не может прибегнуть к колдовству!

— Но что же это такое? — Рери обвиняющим жестом указал на лист, покрытый черными значками.

— Да это слова графини, речь, которую она хочет обратить к тебе, только записанная на пергамене. Переложенная в буквы, чтобы ее мог прочитать любой другой человек и сказать так, как сказала бы сама графиня! — Хериберт убеждал, словно обучал глупых крестьянских мальчиков в монастырской школе обители Сен-Рикье. — Ни в буквах, ни в этих словах нет ни малейшего вреда, поверь мне, во имя милосердного Господа!

— Да пусть уж говорит! — неожиданно поддержал его Оттар. — Я уже слышал, как читали и с таких листов, и с целых книг — ничего плохого вроде бы от этого не случалось.

— Ну, давай уже, — позволил наконец вернувшийся Харальд, все еще хмурясь.

Но викинги, однако, слушали с расстояния шагов в пять, и каждый на всякий случай держал перед собой меч или нож, надеясь, что сила острой стали, неплохо помогающая против всякой нечисти, отпугнет и чужеземное колдовство. А Хериберт начал:

— Итак, слушай: «Я, Гизела, дочь короля Хлодвига, прозванного Благочестивым, вдова графа Фриульского Эберхарда, мать графа Вермандуа Адаларда, жена графа Амьенского Гербальда…

— О боги! Сколько графов! — поразился Оттар. — И они все там, в городе! Рери, не грусти, у нас с тобой тоже будет по такой же перевязи, как у Харальда конунга!

— Да нет же, — пояснил Хериберт, тщательно скрывая досаду, что ему не дают читать. — Графиня Гизела — дочь покойного короля Хлодвига Благочестивого, внучка императора Карла Магнуса…

Он посмотрел на слушателей, по привычке надеясь, что они испытают трепет по поводу столь высокого происхождения женщины, обратившейся к ним с посланием. Но увы: на лицах варваров было лишь ожидание и любопытство. Трое из них сами принадлежали к королевским родам или были связаны с ним родством, четвертый носил звание конунга, пусть и морского, и полжизни провел в обществе таких же. Северяне привыкли ко множеству конунгов, как земельных, так и морских, и в происхождении графини Гизелы не видели ничего особенного. Разумеется, не с пастушками же им, потомкам знатных вождей, вести переговоры!

— …к королям норманнов, — продолжил Хериберт. — Коль скоро Господь лишил счастья моего мужа, Гербальда, графа Амьенского, и попал он в плен, то я предлагаю вам вернуть ему свободу, приняв достойный выкуп. На выкуп я предлагаю пятнадцать норманнов, что были взяты мужем моим в плен в прошлом году, а также сто фунтов серебра. Также за город Амьен, дабы уберечь его от разорения, в жителей его от истребления, я предлагаю сто фунтов серебра. За выкуп церквей и монастырей амьенский епископ Лиутгард дает вам две золотые чаши, украшенные самоцветными камнями. Если же Богу угодно, чтобы вы преклонили слух к моим словам, то прошу вас прибыть на переговоры завтра к полудню к городским воротам».