Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

— А!.. Вот что вывез из-за границы!.. Хвалю!.. Эта смелость… была в мое время, конечно!.. Кто не находил, что у «мадонн» Рафаэля бараньи глаза?.. Новые птицы — новые песни… Но к чему же, однако, пришли?.. Венец и предел?.. Что и кто?.. Нет, — это мне серьезно хотелось бы знать!..

— Учителей современности в искусстве ты, конечно, знаешь и сам, — уклонился по своей привычке в разговоре с отцом Ваня.

— Кого?.. Этто… Этто… Сезанны?.. Се-занны?..

— Сезанн был один… И он теперь признанный гений…

— Се-занн — гений? — даже привскочил на месте Сыромолотов. — Этто… этто… Этто — яблочник!.. Натюрмортист!.. Этто — каменные бабы вместо женщин!.. Кто его назвал гением?.. Какой идиот безмозглый?..

— Словом, пошли за Сезанном, — кто бы он ни был, по-твоему… За Гогэном… Ван-Гогом… За Пикассо… Это тебе известно…

— Ого!.. Го-гэны со своими эфиопами!.. Ноги у эфиопов вывернуты врозь!.. Ван-Гоги!.. Этто… «Ночное кафе»!.. Хор-рош!.. Этто… сам себе уши отрезавший?.. В наказание, что полотно портил… не имея на это никакого права… Кто сказал ему, что он художник?.. Кто внушил этому неучу, что он может писать?..»

Ваня утверждает, что нынешние западные «гении» — новаторы в искусстве, что они якобы открыли «тяжесть предметов». Но отец убедительно опровергает и эту небылицу.

«— Микельанджело, по-вашему, не чувствовал тяжести, — а сколько тысяч пудов в его «Страшном суде»?.. Однако там, кроме вашей тяжести, есть еще и «Суд» и притом «Страшный»!.. А ведь вы своих пачкунов несчастных, ни одной картины не написавших, — выше Микельанджело, конечно, ставите.

— Выше не выше, — пробовал было вставить Ваня, — только расширились границы искусства… Чего прежде не могли, — теперь могут…»

И это утверждение сына вызывает лишь новую вспышку отца. Он кричит:

«— Это — маразм!.. Вот что это такое!.. Это — бледная немочь!.. Вы — слюнтяи… Сопляки!.. Вас на тележках возить!..

— Это таких-то, как я? — спросил Ваня.

— Однако ты их защищаешь!.. Однако — ты на их стороне.

…— О себе самом я не говорил…

…— Я вижу это по тону!.. Где картины их?

Спросил так быстро и настолько переменив голос, что Ваня не понял.

— Чьи картины?

— Этих… современных твоих?.. Венец и предел!..

— Сколько угодно!..

— Картин?.. С каким-нибудь смыслом?.. Со сложной композицией?.. Картин, которые остаются?..

— Э-э… картины!.. Это — брошенное понятие… — вяло сказал Ваня…

— Как это «брошенное понятие»? — очень изумился отец, глядя на Ваню зло и остро.

— Теперь — находки, а не картины… Открытия, а не картины… Одним словом, — разрешение таких задач, которые…

— А что ж такое была картина… и есть! Она тоже была… и осталась!.. Находкой!.. Открытием!.. И во всякой картине решались технические задачи… Но они были соз-да-ния духа!.. Они были твор-че-ство!.. И они оставались… и жили столетиями… И живут!.. А теперь?» («Обреченные на гибель»).

Прежде всего следует сказать, что мысли, высказанные Сыромолотовым-отцом в споре с сыном, — это в какой-то мере мысли автора, идейно-эстетическая платформа Ценского. Как видно, он заявил о ней во всеуслышание. И это не могло понравиться приверженцам и глашатаям декаданса в молодой советской литературе и искусстве. Здесь надо искать и причину той жестокой неприязни к Сергееву-Ценскому со стороны отдельной группы критиков.

Вчитайтесь повнимательнее в пылкую речь Сыромолотова-отца, вспомните все этапы идеологической борьбы на фронте искусства и литературы, и вам станет ясно, как глубоко решает писатель всегда злободневный вопрос «Искусство и жизнь». Разве только, в канун империалистической войны нужно было доказывать, что «куча обрезков водосточных труб» не есть искусство, а есть «циничное мошенничество»?

Ничего подобного. Продукция современных абстракционистов — это и есть обрезки водосточных труб. Попытки разрушить художественную форму, изгнать из произведения мысль, идею, содержание, попытки, против которых с таким убийственным сарказмом выступает Сыромолотов-Ценский, были в нашем искусстве на протяжении всей его истории. И не случайно в конце 1962 и начале 1963 года Центральный Комитет КПСС обратил серьезное внимание на то, что «у некоторых художников, например, все явственнее проступает тяготение к абстрактной живописи, что вызывает беспокойство. Абстракционисты перешли к активным действиям — организуют выставки своих «произведений», навязчиво рекламируют их внутри страны и вне ее, выдают себя чуть ли не за единственных представителей подлинного искусства, а всех, кто стоит на позициях социалистического реализма, третируют как «консерваторов».

Кое-кто ставит под сомнение даже требование понятности и доступности искусства. Раздаются голоса, что подлинно новаторское искусство всегда непонятно, так как простые люди якобы не могут воспринимать современный язык искусства, и что наряду с художниками для масс могут и должны быть художники для немногих, избранных».

И разве сегодня не ведутся разговоры о «бешеном темпе» космического (раньше говорили «машинного») времени, о соответствующем ему новом стиле в живописи, в поэзии?