Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

И учитель начал читать Чехова. Вспоминая об этом случае через полсотни лет, Сергей Николаевич писал: «Читая, я останавливал, конечно, внимание моих слушателей на деталях, оттенял своеобразие языка каждого из действующих лиц и прочее. Как они слушали! Как у них сияли глаза! Какую доставил я, физик, радость своим ученицам, читая им Чехова».

Каменец-подольская история повторилась и здесь, в Павлограде.

«Переполошилось начальство. На урок ко мне явилась суровая старуха — начальница гимназии. Сошлись классные дамы и из других классов. Мне удалось убедить встревоженных дам, что ничего страшного в шестом классе не произошло, а с Чеховым не мешает познакомиться и им».

«И прошло с того времени полвека. Года четыре назад старушка, проезжавшая через Алушту в Ялту и сделавшая остановку на автостанции, услышала, что в Алуште живет писатель Сергеев-Ценский. Мне передавали, как оживилась она, усталая с дороги от Симферополя:

— Ах, это Сергей Николаевич! Как же, отлично его помню! Он нам литературу преподавал.

…Она забыла за 50 лет, что я целый год преподавал им физику, и помнила только то, как несколько дней читал Чехова».

Как все это необычно и странно на первый взгляд: писатель — прозаик и поэт, наизусть знающий поэмы Пушкина и Лермонтова, рассказы Гоголя и Тургенева, — вдруг преподает в гимназии не литературу, не русский язык и уже не естествознание, а «скучную» физику! Да, физику преподает поэт. Написанные в Тамбове несколько десятков стихотворений он хранил; появлялась иногда мысль: а что, если бы их книжкой издать? От предложения местному издателю удерживало одно обстоятельство. В гимназии историю преподавал некто Трахимович, одаренный человек, любивший и знавший свой предмет. Будучи учителем гимназии, он написал и издал довольно интересную книгу об истории как о предмете науки. Но назвал ее неудачно: «Суть ли законы истории». И это «суть ли» послужило поводом для злых насмешек и глупых острот.

Однажды в учительской, когда Трахимович отсутствовал, его коллеги попытались острить по поводу злосчастного «суть ли». Сергей Николаевич вспылил:

— Да полно вам зубоскалить!.. Ну, человек допустил чепуховскую описку. Надо было назвать по-русски: «Есть ли законы истории». Над чем бы вы тогда смеялись, смею вас спросить? А книга ведь интересная, господа. Если кто из вас не удосужился прочитать ее — советую.

После этого насмешки над историком прекратились. Но Сергей Николаевич побаивался, как бы эти люди не подняли на смех и его поэзию.

Сергей Николаевич не долго задержался в Павлограде. Коротким было и его увлечение физикой — всего один учебный год. Как только кончились занятия и начались летние каникулы, Сергей Николаевич распрощался с Павлоградом. Правда, здесь, в небольшом украинском городе, в типографии Браиловского, 26-летний Сергеев-Ценский напечатал первую книжку «Думы и грезы». Состояла она из трех десятков стихотворений. И хотя тираж ее был ничтожно мал — 300 экземпляров, — автору она принесла много радостей… Шутка ли сказать — первая книга!

Огорчало только то, что издатель «по техническим причинам» не опубликовал программное» стихотворение, которым поэт хотел открыть книгу:

Мой стих

С судьбою споря,
В горниле горя,
В горниле битвы
Я стих кую;
В нем есть страданья,
Но нет рыданья
И нет молитвы
За жизнь мою.
В нем много боли.
Но жажда воли,
Но крик свободы
Звучат сильней.
Так смять оковы,
Залить готовы
Весною воды
Простор полей.
Не звон пасхальный
Души кристальной,
Не воркованья
В стихе дрожат.
Как гром, грохочет,
И жизни хочет,
И рвет молчанье
Ночной набат.

Это стихотворение лучше всякого предисловия или рецензии определило направление всего сборника. Стихи поэта мужественны, полны гражданского пафоса борьбы и глубокого философского смысла.

Должно быть, из-за боязни преследований издатель не решился напечатать «Мой стих».

«Думы и грезы», несмотря на сугубо провинциальное издание и нищенский тираж, не прошли незамеченными. В 1902 году в журнале «Русская мысль» появилась небольшая рецензия без подписи. В ней говорилось, что «г. Сергеев… никогда не играет от скуки стихом; излить свое чувство для него глубокая потребность; и чувства его не мелкие, не минутные чувства, а из ряда высших, какие во все времена волновали душу человека, сродни чувствам прикованного Прометея».

Процитировав полностью два стихотворения из сборника, рецензент писал в конце своей статьи: «Будь автор этих стихов поэтом, он был бы великим поэтом, но он не поэт… Однако сила сосредоточенного чувства исторгает у него иногда могучие звуки».