Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

Неубедительность, противоречивость последних фраз бесспорны. Рецензент, несмотря на оговорку вначале, все-таки пытался искать в стихах Сергеева-Ценского «души кристальной воркованье» и, не найдя его, заключал, что Ценский не поэт. Сказалось в какой-то степени на выводе рецензента и то, что он, несомненно, был знаком с прозой Сергеева-Ценского. В той же «Русской мысли» только что был опубликован рассказ «Тундра» и принят к печати рассказ «Забыл». В других изданиях увидели свет «Полубог», «Коварный журавль», «Врет судьба!». Даже по этим рассказам можно было делать безошибочное заключение, что в Ценском прозаик сильнее поэта. Однако это не давало никаких оснований утверждать, что автор «Дум и грез» не поэт. Уже тогда в его стихах было то положительное и сильное, чего так не хватало поэзии того времени, — гражданское мужество, пафос борьбы, острота в отношении к современной действительности. И если бы рецензента «Русской мысли» интересовала именно эта сторона поэзии, он без труда увидел бы, что стихи молодого поэта сродни некрасовской музе. Именно Некрасов был учителем Ценского-поэта, хотя сам Сергей Николаевич и не подозревал этого.

В каждом человеке, одаренном большим талантом, живет несколько муз. Редко они живут «в мире и дружбе». В Ценском в «мире и дружбе» жил поэт и живописец. Но вот родился прозаик, необыкновенно сильный прозаик; в нем были черты, присущие и поэту, и драматургу, и живописцу. Но сначала прозаик заглушил поэта: после «Тундры» в течение 30 лет Сергей Николаевич больше не писал стихов; затем на задний план был оттеснен и живописец: в 1905 году Ценский навсегда расстался с красками и альбомом. Но и поэт и живописец не умерли в нем: они перешли в его прозу и обогатили ее. Они всю жизнь верно служили ей, и проза Ценского сверкала всеми красками палитры, звенела звонкой поэзией.

Сказанное вовсе не значит, что в «Думах и грезах» не было слабых стихов. Но не они определяли лицо книги. Например, стихотворения «Бури!» и «Вызов», характерные для всего сборника, очень созвучны с горьковской «Песней о Буревестнике».

Горький и Ценский вступили в русскую литературу на рубеже XX века, в эпоху всемирно-исторических преобразований. На их долю выпало продолжить и развить дело Пушкина, Гоголя, Льва Толстого. Путь свой они начинали, когда в России назревала революционная буря. Они, каждый своим голосом, звали ее и воспели. Они клеймили позором жизнь, недостойную человека, внушали читателю мысли о новой жизни, за которую надо бороться. Два бунтаря, так не похожие друг на друга, шли параллельными дорогами к одной цели и били в набат свободы.

Правда, с неодинаковой силой звучали их голоса.

Причина того — различие их характеров, вкусов и в какой-то степени мировоззрений. По складу своего характера Горький был не только более общителен, но и более общественен. Замкнутость Ценского иногда в чем-то граничила с индивидуализмом. То, до чего Горький доходил осознанно, Ценскому давалось стихийно, скорее интуитивно. Хорошо понимая необходимость уничтожения старого общественного строя и замены его новым, в котором бы не было угнетения человека человеком, он в то же время неясно представлял себе, как это должно произойти, не видел тех сил, которые разрушат старый мир и построят новый. В узости общественно-политического кругозора и заключалась главная слабость писателя Сергеева-Ценского дореволюционного периода.

1902 год Сергеев-Ценский провел под Москвой, в Павловском посаде. Здесь в шестиклассном городском училище Сергей Николаевич продолжает педагогическую деятельность — преподает естествознание, преподает с увлечением и страстью.

Читателей и критиков поражала и до сих пор поражает удивительная широта знаний Сергеева-Ценского: он знает и как строить дома, и какие травы когда цветут, как живут и ведут себя разные звери и птицы. Но он не щеголяет своими знаниями в произведениях, не выставляет их напоказ: они органически, естественно живут в каждой написанной им строке. «Откуда у него такие знания, опыт?» — любопытствовали товарищи. И Сергей Николаевич отвечал:

— Учительство. Учитель должен все знать.

Эту особенность творчества Ценского хорошо подметил еще в 1913 году критик А. Г. Горнфельд. «…у Сергеева-Ценского каждый рассказ битком набит разными вещами, красками, названиями, словечками, — писал он в декабрьской книжке «Русского богатства». — У другого, если женщина нарвала цветов полевых, то мы и не узнаем, каких, — не все ли равно; у Ценского же: «Несли цветы: чебер, колокольчики, зверобой, розовый шпажник». И так далее. Если голуби, то перечислены: трубачи и щиграши, чистые ленточные и ленточные тульские, монахи и галочки, скакуны и винтовые».

Казалось бы, все это «мелочи», «излишняя детализация». Но без них нет красок и запахов, нет полноты картины. А она, полнота, — от глубокого знания жизни.