Оренбургский владыка

– Друзья мои, – произнес он тихо, – мы самоотверженно, честно боролись… Не наша вина в том, что мы проиграли эту борьбу. Но борьба борьбой, а Россия Россией, – в горле у Дерябина что-то забулькало, несколько мгновений войсковой старшина не мог справиться с собой, крутил головой беспомощно, потом справился, втянул сквозь зубы воздух и продолжил: – Россия у нас одна. Покинуть ее я не могу. – он замолчал и вновь обвел глазами людей. – Кто хочет остаться со мною – оставайтесь, будем вместе бороться дальше, кто хочет идти в Китай – идите!

С Дерябиным остался весь отряд – ни один человек не ушел от своего командира. Остался и Потапов.

– Куда я от земляка, – пробормотал он озадаченно, приподнялся в стременах, провожая взглядом колонну. Где-то там находились Еремеев, Удалов, калмык Африкан – люди, с которыми он успел побрататься – не разглядеть. – Ох, неладно как получилось, очень неладно – попрощаться с мужиками не успел.

Потапов сморщился, стряхнул что-то с глаз и отвернулся в сторону.

Вечером, когда отряд Дутова втянулся в ущелье и по обледенелому, заснеженному руслу его начал карабкаться вверх, атаман неожиданно охнул и, переломившись в пояснице, ткнулся лбом в шею коня. К Дутову кинулся ординарец Мишуков:

– Александр Ильич, что случилось?

Атаман не ответил – он находился без сознания.

– Помогите кто-нибудь! – закричал Мишуков тонким обеспокоенным голосом. – Помогите снять Александра Ильича с коня!

Повозок в колонне отступавших не было – все повозки остались у гряды гор.

Привести в сознание Дутова не удалось – он хрипел, задыхался, глаза его закатывались, на вопросы не отвечал. Сколько врач ни пробовал заглянуть в глаза, ничего не получалось: были видны только белки, врач скорбно вздыхал и в очередной раз брал синими замерзшими пальцами атамана за запястье, щупая пульс.

– Ну что с Александром Ильичом? – каменной глыбой нависал над доктором Мишуков.

Тот скорбно вздыхал и, не отвечая ординарцу, поджимал губы.

– Что с атаманом? – подступал к нему Мишуков, зло вращал глазами, будто отпетый разбойник. – Ну!

Наконец врач вынес вердикт:

– Тиф!

Когда к мужу попробовала пробиться Ольга Викторовна, доктор неожиданно выказал профессиональную твердость и остановил ее дрожащей синюшной рукой:

– Стоп, сударыня! Это опасно!

Далее атамана везли, как куль, привязывая веревками к седлу; в трудных местах, где лошади срывались с обледенелых тропинок и с тоскливым долгим ржанием уносились вниз, окутанные алмазно поблескивающей пылью, Дутова снимали с седла и несли на руках.

Солнце вскоре исчезло, небо плотно затянуло ватой, стужа начала пробивать людей насквозь. Лица казаков сделались белыми, страшными, губы вспухли. Одному бедняге ножом отсекли отмороженные черные пальцы – иначе через сутки пришлось бы отсечь всю руку. Случалось, люди срывались в пропасть, кричали оттуда, еще живые, просили помочь, но доставать их даже не пытались – бесполезное дело.

Кривоносов шел рядом с Ольгой Викторовной, страховал ее, иногда останавливался и печальными глазами смотрел назад, на хвост длинной усталой колонны, на мерзлые угловатые скалы, щурился жалобно, моргал словно в глаза ему что-то попало и, круто развернувшись, догонял Ольгу Викторовну.

– Скажите, Ольга Викторовна, – спрашивал он молящим тихим голосом, – мы в России еще находимся или уже в Китае?

Ольга Викторовна вздрагивала, будто от удара, осматривалась беспомощно:

– Не знаю, Семен.

– По-моему, мы еще по России топаем. Но скоро будет Китай.

– Не знаю, Семен, – привычно отвечала Ольга Викторовна. Она все бы отдала, чтобы остаться, но выбора у нее не было.

– Россия это, Россия, – успокоенно бормотал Кривоносов, словно бы хотел утвердиться в мысли, что Россию ему чудным образом не удастся покинуть – раскрывал облезшие, сочащиеся кровью губы в улыбке и умолкал.

Китай начинался за лютым, находящимся на огромной шестикилометровой высоте перевалом Кара-Сарык. Прежде чем оказаться в Поднебесной, надо было одолеть несколько опасных отвесных стен. Перед каждой из них у людей сами по себе закрывались веки и невольно кружились головы. Но глаза страшились, а руки делали. Позади оставались морозные пространства, усеянные трупами. Там оставалась Россия, впереди их ждала неизвестность. Лица людей были черны.

Дутов по-прежнему находился без памяти. Его перевязывали веревками, как куклу, делали ложе из ковра, снова перевязывали и спускали со стенок вниз, прямо в подставленные руки добровольцев. Иногда атаман, пребывая в беспамятстве, выгибался дугой, хрипел, закусывал себе язык, и тогда врач деревянной ложечкой осторожно освобождал язык, давал возможность немного дохнуть воздуха.