Оренбургский владыка

Лишь незначительное количество солдат в лохматых бараньих папахах осталось в армии атамана, но надеяться на них было нельзя – они все чаще и чаще стали поглядывать в родную сторону и при первом же удобном случае стремились удрать в степь. Атаман Первого казачьего округа оказался в одиночестве, ну а одному ему свернуть голову не представляло особого труда.

Политические противники Дутова были ликвидированы. Атаман махнул по этому поводу пару стопок коньяка, похрустел пальцами и объявил с мрачным видом:

– Неприятности наши на этом не закончились.

– Чего же будет еще? – смешно подергав щеточкой усов, спросил Акулинин.

– Наступление красных. В ближайшее же время.

– Почему вы так считаете? – Акулинин был с атаманом то на «ты», то на «вы», атаман с Акулининым – тоже.

– Красные не хуже нас осведомлены о том, что на месте сбежавших башкиров – дыра. Заткнуть ее нам нечем. Остается одно, Иван Григорьевич – ждать незваных гостей.

Атаман как в воду глядел – красные не замедлили пойти в наступление. Правый фланг Бузулукской группировки оказался голым – не увидеть это мог только слепой, а у красных слепых не было. И командиры у красных имелись толковые – Фрунзе, Чапаев, Гай, – не менее десяти таких, кого бы Дутов не прочь был переманить в свое войско и дать этим людям генеральские звания.

Прошло еще немного времени, и большевики заняли Уфу и Стерлитамак, и начали спешно обходить с севера Оренбург.

На юге они тоже не сидели сложа руки – морозным декабрьским днем выбили дутовцев из Илецкой Защиты, расположенной в шестидесяти километрах от Оренбурга.

Если северный рывок красных атаман ожидал, то к наступлению с юга готов не был. Как писал Акулинин, «Оренбургскому командованию пришлось спешно производить сложные маневры и перебрасывать войска с одного участка на другой. В полках ощущался недостаток в оружии, патронах и теплом обмундировании, усталость казаков».

Началось моральное разложение, запахло бедой. Бои шли настолько жестокие, что атамана Дутова упрекали в том, что он в этих боях положил практически все мужское население Оренбургского казачьего войска…

В ночь на двадцать первое января девятнадцатого года Дутов вынужден был оставить Оренбург. «С потерей Оренбурга армия потеряла свое сердце», – написал атаман, покидая столицу казачьего войска.

Он развивал в себе талант публициста, приказы он сочинял такие, что, сброшюровав вместе, их можно было читать как единую книгу. Его эссе «Наблюдения» касались обстановки в стране, власти, исторического прошлого. Свет увидели и «наблюдения», посвященные женщине, хотя в них звучали в основном библейские и римские имена: Аспазия, Семирамида, Корнелия – мать Гракхов, погибших в борьбе с сенатскими воротилами за осуществление реформ. Лишь в последних строках, Дутов вспомнил о русских женщинах – киевской княгине Ольге, Евпраксии Рязанской, Марфе-посаднице. Атаман становился все более и более оригинальным.

За Оренбургом был сдан Орск. Территория Первого округа целиком перешла к красным. Оренбургское правительство, штабы армии и округа, губернские учреждения, окружной суд и палата, два кадетских корпуса (Неплюевский и Оренбургский), военное училище, Николаевский женский институт переехали в Троицк. Впрочем, учебные заведения вскоре отправились дальше, в Сибирь. Туда же направились наиболее дальновидные и богатые оренбургские граждане – поняли, что оставаться в городе нельзя.

Все трещало по швам. Дутов не знал, куда, к кому ему прислониться, от кого можно ожидать помощи. Связь с Сибирью была прервана, Колчак ничем не мог помочь оренбуржцам, хотя на помощь адмирала Дутов очень рассчитывал.

– Я не знаю, что делать, – жаловался атаман Акулинину, прижимая ладони к крупной, коротко остриженной голове. – Чехословаки побросали свои позиции и драпанули на восток… Красные выжимают из нас последние соки. Что делать?!..

Генерал Акулинин к моменту появления своих воспоминаний был уже глубоким стариком-пенсионером, и запоздало лил «воду» на собственную мельницу, делая это очень старательно, чтобы ни одна капля дорогой влаги не пропала даром: «Оренбургское командование не ограничивалось защитой одной войсковой территории. В ущерб своим краевым интересам, когда того требовала общая обстановка, атаман Дутов посылал целые полки на поддержку соседних фонтов, которые как раз нуждались в коннице. Условия, в которых приходилось бороться оренбургским казакам, были чрезвычайно трудные».

Короче говоря, Дутов вчистую продувал свою партию, выражаясь языком дворников 1920 года, и всякое объяснение, – да еще задним числом, – почему это происходило, достойно только грустной насмешки. Легких условий не было ни у кого – ни у Колчака, ни у Деникина, ни у Фрунзе, ни у Тухачевского…

Акулинин объясняет свои трудности тем, что в крае не было никакой серьезной промышленности, кроме мукомольной, кожевенной и мыловаренной. Но ведь муку можно было легко менять на снаряды, а мыло – на патроны, снабженцы всех фронтов, и красных и белых, занимались этим очень успешно.