Оренбургский владыка

Лето двадцатого года выдалось в Семиречье жарким. Трава сохла на корню, от ошпаривающего зноя негде было спрятаться – не спасала даже самая густая тень. Персиковые и абрикосовые деревья облысели, желтая листва ковром опустилась под стволы, накрыла землю шелестящим саваном.

Осень была такой же жаркой, как и лето. Если верить календарю, стоял сентябрь, но осенью совсем не пахло, лишь ночи были черными, много чернее обычного, что во всех краях – верный ее признак.

Похудевший, обросший щетиной, поседевший, словно на голову ему высыпали горсть соли и застряла она в волосах, прикипела – не вытряхнуть, Удалов слез с коня, завел своего Ходю – так он звал Воронка на китайский лад, – за камни, накинул ему на морду торбу с зерном. А сам приспособился удобнее в выемке с биноклем в руках. Прежде чем перейти границу, надо было понаблюдать за ней – не предвидятся ли какие неожиданности?

Он просидел так до вечера, засек только два конных наряда, неторопливо прошествовавших вдоль границы и одного дехканина, проехавшего на арбе по проселку, больше никого не было.

Когда серые, полные дребезжащего звона сверчков сумерки опустились на землю и растворили в себе все предметы вокруг – Удалов огляделся и сказал вслух:

– Пора! Ходя, где ты?

Опытный конь голос подал едва слышно. Удалов выбрался из-за камней и подхватил коня под уздцы.

Дорогу через границу и ее продолжение на той стороне, он запомнил мертво – за день на пейзаж этот так налюбовался, что, наверное, нужны будут годы, чтобы все это выветрилось из памяти. Само задание – пробраться в Фергану с письмом Дутова – Удалову не нравилось, он чувствовал, что не все будет гладко. Тьфу! Что за жизнь!

В темноте Ходя видел, как собака, – каждый камешек различал, определял, прочно ли он сидит в земле, не поползет ли, едва на него ступишь, – казалось, мозги у этого коня человеческие. Небо было черным, густо усеянным слабо поблескивающими звездами. Ничего хорошего в таком небе – только тревога, ощущение опасности. Иногда Удалов останавливал своего боевого товарища, вслушивался в пространство, затем двигался дальше. Ему везло – он ни разу не заметил ни одного человека, и благополучно разошелся с пограничным нарядом. Бывший сапожник проводил пограничников внезапно заслезившимся взглядом, с благодарностью погладил коня ладонью по шее – если бы тот подал голос, приветствуя лошадей пограничного наряда, Удалов пропал бы…

Далеко уйти ему не было суждено. Ходя вдруг захрапел, вскинулся, а в следующий миг упал на колени. Удалов тяжелой неуклюжей рыбой нырнул вперед – через голову коня, – покатился по земле, ломая звонкие сухие травы.

Сверху на него навалился грузный, дышащий чесноком человек, одетый в кожаную куртку. Он ухватил Удалова за запястья и коротким резким движением завернул ему руки за спину.

– Пусти-и-и, – засипел Удалов, пытаясь выбраться из-под этого человека.

В висок ему ткнулся ствол револьвера.

– Тихо, – угрожающе проговорил человек в кожаной куртке, – мы за тобою, гадом белым, следили еще в ту пору, когда ты из-за камней в бинокль Советскую Россию рассматривал. Скажу прямо – очень не понравился ты нам. Очень…

– Пусти-и, – казак вновь просяще просипел.

– За какие такие заслуги? – холодный жесткий ствол револьвера отлип от виска. – Если я тебя сейчас, беляк, отпущу, то через пару дней ты все равно у стенки окажешься. Говори, куда тебя направил Дутов? К кому? С какой целью?

– Пси-и-и, – скулил Удалов.

В висок ему снова ткнулся ствол револьвера.

– Отвечай! Куда тебя направил Дутов?

– В Фергану, – с трудом выдавил из себя казак.

– К кому?

– К Ергаш-Бею.

– Адрес есть?

– Нет.

– А как же ты должен будешь найти этого бандита Ергаш-Бея?

– Верные люди должны вывести на него.

– «Верные», – человек в кожаной куртке усмехнулся. – По этим «верным людям» могила плачет. – Он сунул револьвер в кобуру, рывком поднялся, потом, ухватив Удалова за воротник, поднял его. Властно прокричал в темноту: – Забиякин, свяжи руки этому орлу. Иначе упорхнет.

– Й-есть, товарищ Давыдов! – громко рявкнул солдат из темноты.