Оренбургский владыка

К Сырту на санях подтянулась пулеметная команда. «Максимы» были установлены в специальных деревянных коробах – высовывали из них свои тупые дульца, будто морды из собачьих будок. Конечно, короба – не самое удобное приспособление, чтобы вести стрельбу, но другого местные мастера не придумали – они долго чесали затылки, смущенно хмыкали и обещали поломать мозги еще, но так ничего они и не придумали.

Эти короба оказались очень даже хороши для женщин – у пулеметчиц Авдотьи Богдановой и Натальи Гурдусовой появилась новая товарка – круглолицая, с крепкими скулами, широким темным румянцем на щеках и огненными черными глазами, очень веселая, шумная Саша Васильева.

Характер у Саши оказался легкий, ко всякому человеку она умела найти подход, отыскивала свой ключик и редкому собеседнику не западала в душу. Стреляла она из пулемета мастерски, метко, будто на «зингере» тачала рубаху, пулемет могла разобрать и собрать с закрытыми глазами, из маузера на спор сшибала птицу.

В Сырт две пулеметные повозки влетели с черного хода – по санной колее, проложенной, чтобы из степи возить сено, – проскочили едва ли не к самому штабу Кобозева. Над темным широким крыльцом, похожим на площадь для проведения митингов, развивался малиновый флаг – красного сатина в местной лавке не оказалось, был только малиновый, его на революционное знамя и пустили. У штаба повозки развернулись и направили стволы «максимов» на крыльцо.

Из дверей вывалилось двое глазастых солдат с красными ленточками на папахах, они быстро разглядели женщин в санях, погоны и ударили залпом по ним из своих «трехлинеек». В ответ прогрохотала меткая пулеметная очередь.

В одного солдата угодило сразу несколько пуль, подбитый горячим свинцом, он перелетел через крыльцо, снес своим тяжелым телом высокие, недавно подправленные плотником перила, – и рухнул в снег. Второй метнулся назад, к двери, но Авдотья подцепила его коротким стежком – у солдата из рук выпала винтовка, и он растянулся на крыльце.

Из-за угла штаба, высунулся еще один красноармеец, гулко саданул по саням из «трехлинейки», вновь стремительно нырнул за угол дома. Стрелял красноармеец метко – пуля с сипением проколола воздух над санями и сшибла с Саши Васильевой шапку – мастерски скроенную кубанку из серого каракуля. Девушка приложилась к пулемету, повела стволом по пространству – очередь будто топором прошлась по торцу, только щепки полетели в разные стороны.

Едва смолкла очередь, как из-за искромсанного среза дома вновь высунулся ствол винтовки и красноармеец пальнул по саням. Вторая пуля, как и первая, пропела свою опасную хриплую песню над самыми головами пулеметчиц.

– Во, наглец! – изумилась Саша. – Надо же так плохо относиться к дамам! – Улыбка, украшавшая ее лицо, погасла, она еще раз стиснула рукояти «максима», дала длинную очередь, щепки вновь полетели веером.

На улице прогромыхало протяжное густое «ура-а!», проскакало несколько всадников. Упрямый красноармеец больше не стрелял.

– Все, Сырт наш! – торжественно объявила Авдотья, приподнялась в санях.

Наталья с силой дернула, ее, заваливая назад, в короб:

– С ума сошла! Убьют!

– Да ты что, – с улыбкой проговорила Авдотья. – Сырт наш, красноармейцев тут больше нету. Все! Сбежали! Все до единого, – она вновь приподнялась в санях, козырьком приложила руку к нарядной кубанке, сделавшись похожей на генеральшу.

Наталья глянула на нее снизу и восхищенно ахнула:

– Ну ты и молодец, Доня! Внушительно, смотришься…

Где-то невдалеке прозвучал выстрел – слабенький, сухой, схожий с щелканьем треснувшей ветки. Будто мальчишка пальнул из пугача. Авдотья неожиданно вскинулась, побледнела, задышала часто.

– Ты чего? – шепотом опросила у нее Наталья. – А, Доня?

– Ничего, – также шепотом ответила та. – Что это было?

– Стрелял кто-то.

– Я понимаю – стрелял… Но кто? – Авдотья до крови закусила нижнюю губу.

Голова ее словно бы тяжелый цветок с подломленным стеблем резко накренилась, упала на плечо, на глаза стремительно наполз туман – плотная белесая вата, даже зрачков не стало в ней видно. Наталья испугалась и закричала, что было силы:

– До-оня-я!

Авдотья молчала. Наталья кинулась ощупывать ее, искать, где же рана? Раны не было. И шинель была цела – ни единой рванинки, кровь нигде не выступила, а глаза умирали.

– До-оня-я!

Авдотья не откликалась. Из последних сил она старалась удержаться, но слишком злым оказался удар невидимого свинца, пуля одолела жизнь в красивом ладном теле. Авдотья застонала, попыталась поднять голову, провела пальцами по воздуху и повалилась на подругу.

Наталья подхватила Авдотью под руки, пытаясь удержать ее, но не тут-то было – гибкое послушное тело Авдотьи сделалось тяжелым, неувертливым, поползло вниз. Оно согнулась калачиком и ткнулось головой в кожух пулемета. Только тут Наталья увидела маленькую красноватую дырочку, из которой медленно вытекала блестящая сочная жидкость, похожая на деготь – пуля попала Авдотье в голову. Наталья закричала опять, небо, казалось, всколыхнулось над ней, задрожало, поползло в сторону. Авдотья была мертва.

К вечеру в Сырт прискакал Дутов, окруженный конвоем. Атаман объехал Сырт, придирчиво посчитал сани с винтовками и патронами, взятыми в коротком бою, добычей остался доволен. Одинокому старику Бородачеву, у которого снаряд случайно разбил дом, приказал выдать деньги на строительство нового. Потом поскакал к раненым – ему хотелось поддержать, подбодрить этих людей.

Узнав о гибели Авдотьи Богдановой, он помрачнел.

– Уж баб-то надо было поберечь, – проговорил с досадою. – До чего же мы дошли – под пули их подставляем. Пули – это дело мужское.

Он подошел к поленнице, около которой замерла, устав от плача, Наталья, приподнял полу дерюжки, прикрывавшей тело Авдотьи. Она лежала как живая – даже румянец на свежем лице сохранился. Дутов горестно покачал головой и аккуратно прикрыл дерюжкой лицо Авдотьи.

К атаману подступил адъютант – щеголеватый, с подчеркнуто строгой выправкой, с картинными темными усиками, делавшими его лицо надменным.

– Где прикажете похоронить убитую, Александр Ильич? Здесь или дома, в родной станице?

– Она же из Остроленской, да? – Дутов помнил очень многое, в том числе и такие детали, кто откуда пришел в его войско.

– Так точно, из Остроленской, – доложил адъютант.

– Вот и надо отвезти ее домой, к родным. Пусть похоронят отважную пулеметчицу в Остроленской.

Дутов вышел из сарая на улицу, невольно поежился, попав под охлест ветра. Распряженные лошади стояли около саней с пулеметами и лениво хрумкали сеном. Хозяйский кобель, ошалевший от грохота, стрельбы и обилия народа во дворе, так глубоко залез в будку, что даже цепи не стало видно.

В дверях дома показалась румянощекая черноглазая девушка, стрельнула колючим взором в атамана и неожиданно потупила глаза. Атаману захотелось с ней заговорить, но он ни с того, ни с сего почувствовал себя смущенным мальчишкой, в нем словно бы что-то закоротило. Слова пропали, он беспомощно глянул в одну сторону, потом в другую, ища поддержки, но поддержки не было и, втянув голову в плечи, Дутов также опустил взор.

Через мгновение рядом с ним оказалась Наталья Гурдусова, всхлипывая неровно отерла глаза. Атаман, который терялся при виде женских слез, коснулся рукою ее руки:

– Я вам сочувствую…

Наталья всхлипнула, дернула плечом, будто подсеченная дробовым зарядом птица:

– Зачем она поднялась в санях, глупая? Не поднималась бы – и была б жива, чай бы сейчас вместе пили… А, ваше высокоблагородие?

– Можно, без «высокоблагородий», – поморщившись, проговорил Дутов. – Мы же все свои, – добавил он, дотронулся до висков.

Голову пробила боль, затылок стремительно наполнился горячей тяжестью. Такие приступы после контузии на Пруте стали одолевать его в последнее время чаще обычного. Он перевел взгляд на черноглазую девушку и вновь ощутил робость.

– Это Саша, – представила девушку Наталья. – Саша Васильева.

Черноглазая неожиданно сделала книксен, получилось у нее это ловко, изящно, Дутов не сдержал улыбки. Девушка улыбнулась ответно.

Полковнику она очень понравилась, внутри шевельнулось сладкое щемящее чувство, мигом перевернув душу. Дутов слышал от какого-то многомудрого человека, что любовь – это болезнь и с нею надо бороться, как с болезнью. Но ему так не хотелось этого делать…

– Саша – хорошее имя, – сказал он, – но Шура – лучше.

– В детстве меня все звали Шуркой, – сообщила девушка, – Шурка и Шурка, я привыкла… Мне это имя нравится.

Голос у нее был звонким, – только казачьи песни исполнять. Дутов подумал, что неплохо бы заиметь такую девушку при штабе. Она бы и уют в помещениях навела, и мужикам опускаться не позволила, – мата среди господ офицеров стало бы поменьше, а при случае могла бы выполнить и обязанности вестового…

– Ты на коне скакать умеешь? – грубовато спросил у Саши Дутов.

– Обижаете, ваше превосходительство, – Саша обратилась к атаману, как к генералу, по старинке.

– Значит, умеешь, – произнес атаман довольно: ему хотелось, чтобы эта броская ладная девушка, от которой невозможно оторвать глаза, умела все – и из винтовки стрелять, и на коне скакать, и мужика, если в чистом поле сшибутся, в драке одолеть…

– А из винтовки стрелять? – спросил атаман.

– Она из пулемета, как богиня, стреляет, – вновь стерев слезы с глаз, тихо произнесла Наталья, – не только из винтовки, Александр Ильич.

– Мол-лодец! – Эта женщина нравилась Дутову все больше и больше, в груди у него опять шевельнулся теплый сладкий ком, и атаман произнес строго: – Война не женское дело, Шура. Хватит погибать на ней женщинам. Я вас, – он ткнул пальцем в нее, – и тебя, – Дутов легонько прижал к себе Наталью Гурдусову, и тут же отпустил, – перевожу на работу в штаб. Будете числиться в комендантской роте, выполнять штабные дела, а там видно будет… Понятно?