Орест и сын

Предание о волхвах и Ироде — главный композиционный узел, стягивающий воедино сюжетные линии и смысловые пласты романа. Точно так же Звезда — его центральный символ, в котором сходятся разновременные эпохи. Но известно: над разными эпохами горят разные звезды («И звезда от звезды разнится в славе», — свидетельствует Евангелие). Кремлевская звезда, подменившая собой евангельскую, — образ, многократно запечатленный на страницах романа. Так, провожая 1974 год, Инна и ее семья украшают рождественскую елку. Но не Вифлеемская звезда венчает советское рождество — над страной в этот вечер восходит, как обычно, рубиновая звезда Спасской башни, и с телеэкрана льется «программа “Время”», затопляя «одну шестую» потоками убийственной лжи.

Звезда, остановившаяся над Вифлеемом, знаменовала собой высвобождение Духа: человек — впервые в мировой истории — ощутил свое богочеловечество, свое «сыновство». Звезда, взошедшая над огромной страной в 1917 году, несла в себе иное знамение. Под этой звездой разгоралась братоубийственная война, изничтожалась религия, разрушались основы древней культуры, и миллионами гибли ни в чем не повинные люди. Красный цвет — цвет советской идеологии — стал символом подавления Духа. Бессмысленная жестокость, с которой осуществлялось это подавление, не оставляла ни малейшей надежды на спасение. Новые мифы, подчинившие себе целую эпоху, утвердили в людях чувство бессилия и греховности по отношению к земной (государственной) власти, ощущение страха и предопределенности, сродни античному Року.

Под знаком Красной Звезды протекает и горестная история трех поколений Чибисовой семьи. По ходу повествования Чибис узнает о судьбе своего деда, выдающегося химика, репрессированного в 1936 году. Оказывается, что его дед не только участвовал в создании рубиновых звезд Кремля. Власть, от рук которой он в конце концов и гибнет, принуждает его к химическим опытам по созданию «эликсира бессмертия» — вещества, способного оживить человеческий мозг, иначе — сделать человека бессмертным. В его записках, обнаруженных Орестом, упоминается, в частности, о визите в Мавзолей — к саркофагу того, кого следовало воскресить в первую очередь («…мы в сопровождении товарищей пошли в Мавзолей, и там я видел Его…»).

Однако дед Чибиса, воспитанный еще в другой (дореволюционной) системе ценностей, внутренне противится тем научным опытам, в которые его вовлекают. Его сознание отмечено двойственностью, весьма характерной для людей ранней советской эпохи. С одной стороны, он надеется, что, вернув к жизни мозг Ленина, советская цивилизация избежит жертв, которые он пророчески провидит: «…воскресить Его мозг, и этим воскресить тысячи и тысячи еще не сгинувших: здесь и теперь, повсеместно и вовеки». Но, с другой стороны, ученый угадывает страшные последствия такого «изобретения» в условиях советского тоталитаризма. «В будущем, которое они все равно построят, все соединится намертво и больше не будет разделений: смерть сольется с жизнью, правда с ложью, жертва с палачом».

Его предвидение подтверждается: за свои сомнения он платит собственной жизнью. Спустя десятилетия Орест, также химик, продолжает дело отца — работает над веществом, способным пересоздать человека, изменить его природу, уберечь от естественной смерти. Орест не верит «в дело Ленина», но его неотступно мучает чувство вины перед расстрелянным отцом. Выросший в эпоху, когда дети отрекались от родителей, он, сын «врага народа», пытается преодолеть свою мнимую вину. Ему кажется, что ее можно искупить, продолжая начатые отцом опыты. Однако вина, которую Орест ошибочно считает «личной», на самом деле является общей, лежащей в основе советской цивилизации. Это понимает и формулирует Тетерятников, чья вина, в отличие от воображаемой вины Ореста, вполне реальна: в молодости, следуя неписаным законам 1930-х годов, он действительно отрекся от своего отца. Имманентность этой исторической вины во многом определяет необратимость разрыва поколений, свойственного советскому XX веку, когда продолжение «революционного дела» отцов воспринималось их отпрысками (разумеется, далеко не всеми) как преступление против человечности. Для Ореста эти мысли становятся наваждением. Подобно Эриниям, богиням мести, которые преследуют его мифологического предшественника, убившего свою мать Клитемнестру, они терзают Ореста Георгиевича, в конце концов загоняя его в безумие. Так, в вывернутом наизнанку пространстве советской мифологии, в котором не сын проливает кровь матери, а Родина-мать убивает своих сыновей, Орест оправдывает свое имя.