Орест и сын

Машина набирает скорость. По сторонам мелькают дома, покрытые черепичными крышами. Кажется, стоит свернуть с дороги, и начнется тихая жизнь. Уютная, обособленная от времени…

Говорят, что Дух, рождающий великие цивилизации, давным-давно покинул Европу. Возможно, в этом есть доля истины, но горе-волхв, пришедший с Востока, не может об этом судить.

Я опускаюсь в кресло и вытягиваю ноги. Смотрю на огонь, в котором сгорает мое прошлое, и слышу голос отца: мой отец говорит о нашей цивилизации, о том, что она никуда не исчезла, потому что мифы, на которых она зиждется, стали для нее единственной правдой. Мы, рожденные в СССР, можем иронизировать сколько угодно — ведь и римляне подсмеивались над своими богами, но все-таки обращали к ним свои просьбы.

Я усмехаюсь жесткими губами: окажись на моем месте древний римлянин, он попросил бы здоровое сердце, ведь его Рим вечен и рано или поздно воскреснет — надо только дожить.

Мое окно покрыто пылью, но даже сквозь пыльные стекла я, кажется, вижу другой город, в котором никогда не был, и Красную Звезду. Она возносится над городом и миром, будто пришла навсегда и навсегда встала над местом.

Пусть исполнит мое последнее желание. Сами собой мои губы складываются в слова:

Лети, лети, лепесток, через запад на восток,

через север, через юг, возвращайся, сделав круг,

лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели…

ДАЖЕ МЕРТВЫМ Я НЕ ХОЧУ ВОЗВРАЩАТЬСЯ К ИРОДУ.

Вели, чтобы меня похоронили здесь…

Волхвы в царстве Ирода

Жанр, в котором написан «Орест и сын», определить непросто. В первую очередь, этот роман — историософский. Осмыслить феномен СССР в тысячелетней исторической перспективе — таков был авторский замысел, поражающий своей дерзостью. Это первый, насколько можно судить, опыт такого рода в современной российской прозе.

Роман «Орест и сын» можно рассматривать и как трагедию, точнее, — развернутую метафору трагической советской эпохи. В одном из своих интервью Елена Чижова говорила о том, что в ее глазах трагизм советского времени определяется прежде всего явлением Левиафана — советского государства, вторгающегося в жизнь едва ли не каждого человека, перемалывающего и ломающего людские судьбы. Это, по мнению Чижовой, и есть трагизм в античном смысле, когда личность противостоит Року, а герой — самовластным и жестоким языческим богам.

Что стоит за этими словами? Каким образом связывает автор события ХХ века с древними, казалось бы, канувшими в прошлое мифами?

* * *

Место и время действия романа определены, на первый взгляд, точно: Ленинград, конец 1974 — начало 1975 года. Однако, углубляясь в повествование, мы понимаем, что эта датировка условна. Следуя за автором, мы постоянно выскальзываем из 1970-х годов, попадая то в древний Египет, то в эпоху раннего христианства, то в сталинский Большой Террор, то в постсоветское время, и это совмещение временных пластов определяет собой и композицию, и основной ракурс книги: советский период воспринимается и оценивается Еленой Чижовой в контексте всей мировой истории.

Отсылки к событиям XX века автор дает «впрямую»: странички дневника, написанные отцом Ореста Георгиевича; собственная рукопись его сына; воспоминания Таракана о событиях весны 1953 года, когда умер Сталин. А вот присутствие в романе великих цивилизаций прошлого обеспечивается косвенно — через обращение к мифологическим моделям, в первую очередь, — через говорящие имена трех подростков — главных персонажей романа.

Чибис — прозвище, которое Антон, сын Ореста, получил в школе, восходит не только к известной детской песенке, но и невольно отождествляется с ибисом, священной птицей в древнеегипетской традиции. Такие же «напоминания» таят в себе имена и двух его сверстниц, героинь романа: Инна вызывает ассоциации с древневосточной Инанной (Иштар), богиней плодородия и войны (она же — богиня плотской любви и звезда восхода), а Ксения, олицетворяющая в романе ближневосточную цивилизацию, в то же время напоминает о Ксении Блаженной, православной святой, особо чтимой в Санкт-Петербурге. Впрочем, речь идет не о реинкарнации или переселении душ; между персонажами «Ореста» и их дальними прототипами нет прямой связи.

Эти сближения, в совокупности с другими, прямыми или косвенными отсылками к древней истории, создают мифологический фон романа, отражающий долгий путь человечества к Истине. В романе этот процесс передается метафорой, глубоко поразившей Чибиса: «Все мы <…> стоим у одного окна. В древности оно было совсем пыльным, но каждая следующая цивилизация накапливала новые духовные знания и в этом смысле его немного промывала…»

«Каждая следующая» — кроме советской! Система советского жизнеустройства — оглядываясь назад из нынешнего времени, мы всё чаще воспринимаем ее как некую особую «цивилизацию», возникшую на огромной территории бывшей Российской империи (а позднее и других стран), — не просто вела свой отсчет «с нуля», но и с самого начала развивалась как бы «наперекор» остальному миру, игнорируя, а чаще воинственно отвергая общечеловеческий духовный опыт.