Орфей спускается в ад

Ханна. Не так сильно, как раньше. Понимаете, в моей профессии нужно вплотную и пристально вглядываться в лица людей, чтобы что-то в них заметить до того, как они беспокойно заерзают и крикнут: «Официант, счет, мы уходим!» Конечно, иногда и даже частенько я вижу вместо лица комок сырого теста, а вместо глаз – кусочки желе. Тогда я подаю сигнал Нонно, чтобы он прочел стихотворение, потому что с такими лицами я работать не могу. Но такие лица – исключения, по-моему, они даже не настоящие. Но в большинстве случаев я все-таки что-то вижу и могу это ухватить. Могу, как ухватила что-то в вашем лице, когда днем рисовала вас с открытыми глазами. Вы еще меня слушаете? (Он наклоняется к ее стулу и пристально смотрит ей в глаза.) Шеннон, в Шанхае есть место под названием Дом умирающих. Там умирают старые бедняки, чьи молодые дети-бедняки привозят их туда доживать последние дни на соломенных подстилках. Когда я в первый раз туда попала, то испытала такое потрясение, что сбежала оттуда. Но потом я вернулась и увидела, что их дети, внуки и смотрители дома пытаются скрасить их дни и облегчить страдания. Они кладут рядом со смертными ложами цветы, конфеты с опиумом и какие-то религиозные символы. Это дало мне силы остаться и рисовать лица умирающих. Иногда живыми у них оставались только глаза. Но, мистер Шеннон, те глаза умирающих бедняков, рядом с которыми лежали призванные облегчить их страдания вещицы, те глаза, в которых едва теплилась жизнь, они, уверяю вас, мистер Шеннон, глядели на меня так же ясно, как светят звезды Южного Креста. А сейчас… сейчас я скажу вам нечто, что под стать сказать лишь старой деве и внучке не очень известного поэта-романтика… Ничто из мною виденного не казалось мне таким красивым, как те глаза, даже вид с этой веранды между небом и бухточкой. А с недавнего времени… дедушкины глаза смотрят на меня тем же самым взглядом… (Внезапно встает и подходит к краю веранды.) Скажите, что это за звуки, которые я все время оттуда слышу?

Шеннон. Это в кафе на пляже играют ксилофонисты.

Ханна. Я не об этом, я о каком-то царапании и шуршании под верандой.

Шеннон. А, вот вы о чем. Работники поймали игуану и привязали ее к столбу под верандой, а та, естественно, пытается вырваться на волю. Но она до конца натянула веревку, и дальше никуда. Ха-ха, вот и все. (Читает из стихотворения Нонно. «С каким смиреньем ветка апельсина / Глядит в светлеющее небо у залива, / Глядит без крика, без молитвы / И без отчаянья на поле битвы».) А у вас есть какая-нибудь личная жизнь… кроме акварелей, портретов и путешествий с дедулей?

Ханна. Мы с дедушкой обустраиваем друг другу дом. Вы знаете, что такое для меня дом? Не собственно здание. Не то, что другие подразумевают под домом, поскольку для меня дом… не место, не постройка… не здание из дерева, кирпича или камня. По-моему, дом – это то, что связывает двух людей, нечто такое, где у каждого есть гнездо… и место для отдохновения, выражаясь возвышенным стилем. Вы меня понимаете, мистер Шеннон?

Шеннон. Да, целиком и полностью. Однако…

Ханна. Вы снова недоговариваете.

Шеннон. Лучше оставим как есть. Я могу сказать что-нибудь неприятное для вас.

Ханна. А я не из тонкокожих, мистер Шеннон.

Шеннон. Что ж, тогда я скажу… (Подходит к сервировочному столику.) Когда птица вьет гнездо, чтобы там жить, она не вьет его на… дереве, которое вот-вот упадет.

Ханна. Я не птица, мистер Шеннон.

Шеннон. Я провожу аналогию, мисс Джелкс.

Ханна. Я думала, вы подводите дело к очередному ром-коко.

Шеннон. И то и другое. Когда птица вьет гнездо, то делает это… с прицелом… на относительное постоянство, а также для спаривания и продолжения рода.

Ханна. Повторяю, что я не птица, мистер Шеннон, я человек, а когда представитель этого дивного рода вьет себе гнездо в сердце другого существа той же породы, то обязательно ли ставить вопрос о постоянстве? Всегда? В последнее время мы с Нонно постоянно ощущаем напоминания о непостоянстве вещей. Возвращаемся в гостиницу, где много раз бывали – а ее уже нет. Ее снесли, а на ее месте модерновый отель – сплошное стекло и сталь. А если старое здание и стоит, то управляющего или метрдотеля, которые всегда нас сердечно принимали, уже сменил кто-то, относящийся к нам с подозрением.

Шеннон. Да, но вы двое все это время друг у друга были.

Ханна. Да, это так.

Шеннон. А когда старый джентльмен уйдет?

Ханна. Да?

Шеннон. Что вы будете делать? Остановитесь?

Ханна. Остановлюсь или пойду дальше… Наверное, пойду дальше.

Шеннон. Одна? Станете одна останавливаться в гостиницах, одна есть за угловыми столиками, которые официанты называют «одиночками».