Ориентализм

Это предположение было высказано мной еще в главе I, и практически весь последующий текст виделся мне его подтверждением. Уже само наличие такой «области», как ориентализм, не имеющей соответствующего эквивалента на самом Востоке, предполагает относительность силы Востока и Запада (Orient and Occident). Множество страниц написано о Востоке, и все они, конечно, свидетельствуют о поистине впечатляющем качестве и количестве связей, соединяющих Восток и Запад. Однако решающим показателем силы Запада является то, что невозможно сравнить движение западного человека на Восток (East) с конца XIX века с движением восточного человека на Запад. Даже оставляя без внимания тот факт, что западные армии, консульский корпус, торговцы, научные и археологические экспедиции постоянно направлялись на Восток (East), число путешественников с исламского Востока (Islamic East) в Европу между 1800 и 1900 годами ничтожно по сравнению с количеством путешественников, отправлявшихся в других направлениях[755]. Более того, если восточные путешественники (Eastern travellers) и оправлялись на Запад, то чтобы изумляться и учиться у передовой культуры; цели же западных путешественников на Восток (Orient), как мы видели, носили совершенно другой характер. Кроме того, в период между 1800 и 1950 годами было написано около 60 000 книг о Ближнем Востоке, в то время как ничего подобного нельзя утверждать в отношении восточных книг о Западе. Как аппарат культуры, ориентализм воплощал собой агрессию, деятельность, суждение, волю-к-истине и знание. Восток существовал для Запада, или так казалось для бесчисленных ориенталистов, подход которых к своему предмету был либо патерналистским, либо откровенно снисходительным, если только, конечно, они не занимались древностью: в этом случае «классика» Востока шла в зачет им, а не находящемуся в прискорбном упадке современному Востоку. Кроме того, деятельность западных ученых усиливала многочисленная армия разного рода организаций и институтов, не имеющих аналогов в восточном обществе (Oriental society).

Подобный дисбаланс между Востоком и Западом (East and West) совершенно очевидно зависит от изменения исторических моделей. В период своего политического и военного расцвета с VIII по XVI век ислам доминировал как на Востоке (East), так и на Западе. Затем центр силы сместился в сторону Запада, теперь же, во второй половине XX столетия, он вновь возвращается на Восток (East). В своем повествовании об ориентализме XIX века в главе II я остановился на особо напряженном периоде во второй половине столетия, когда такие черты ориентализма, как неповоротливость, абстрактность, его прожектерство, получили новый смысл, поступив на службу официального колониализма. Именно к этому повороту и к этому моменту я собираюсь обратиться, поскольку это даст нам понимание того фона, на котором разворачивается кризис ориентализма в XX веке и происходит возрождение политической и культурной силы на Востоке (East).

Несколько раз я упоминал о связях ориентализма как корпуса идей, убеждений, клише или учений о Востоке (East) с другими направлениями мысли в культуре. Одним из важных направлений развития ориентализма в XIX веке было вычленение самых главных представлений о Востоке – его чувственности, склонности к деспотизму, странного образа мыслей, привычки к неточности, отсталости – в некое отдельное и не подвергаемое сомнению целое. Так, если писатель использовал слово «восточный», для читателя этого было уже достаточно, чтобы считать целый пласт информации о Востоке (Orient). Эта информация казалась в моральном отношении нейтральной и объективно достоверной. Казалось, она имеет эпистемологический статус, равный исторической хронологии или географическому местоположению. Основы этих представлений о восточном (Oriental material) невозможно было поколебать никаким открытием, и казалось, что они никогда не будут подвержены полному пересмотру. Напротив, труды различных ученых и литераторов XIX столетия сделали этот корпус главных знаний еще более прозрачным, более детализированным, более весомым и еще сильнее отличающимся от «оксидентализма». Идеи ориенталистов могли объединяться с общими философскими теориями (такими, как теории истории человечества и цивилизации) и расплывчатыми «концепциями мира», как их иногда называли философы; и профессиональные ориенталисты разными путями стремились выразить свои разработки и идеи, свои научные работы, наблюдения за текущим положением дел таким языком и в таких определениях, культурная достоверность которых проистекала из других наук и систем мысли.