Ориентализм

Тот Восток, с которым имеет дело ориентализм, – это система репрезентаций, сформированная теми силами, которые ввели Восток в западную науку, в западное сознание, а затем в западную империю. Если подобная дефиниция ориентализма кажется, скорее политической, то лишь потому, что, как мне представляется сам ориентализм был результатом определенных политических сил и действий. Ориентализм – это школа интерпретации, чей мабеспристрастные открытия – труд бесчисленных преданных своему делу ученых, которые редактировали и переводили тексты, составляли грамматики и словари, реконструировали мертвые эпохи, создавали верифицируемое в позитивистском смысле знание, – всегда были обусловлены тем, что его истины, как и любые истины, передаваемые на языке, в языке воплощены, а истина языка, как однажды сказал Ницше,

есть подвижная армия метафор, метонимий и антропоморфизмов, – короче говоря, сумма человеческих отношений, которые были расширены, перенесены и приукрашены поэзией и риторикой и которые от долгого употребления кажутся людям надежными, каноническими и обязательными: истины – это иллюзии, о которых позабыли, что они таковы[754].

Возможно, взгляд Ницше покажется нам излишне нигилистским, но по крайней мере он привлекает внимание к тому факту, что существовавшее в западном сознании слово «Восток» обросло многочисленными значениями, ассоциациями и коннотациями, и что они совершенно не обязательно соотносились с Востоком реальным, скорее они были близки к окружающему его полю.

Таким образом, ориентализм – это не только позитивная доктрина о Востоке, некогда возникшая на Западе, это еще и влиятельная академическая традиция (если говорить об академическом специалисте, называемом ориенталистом), равно как и область интереса для путешественников, коммерческих предприятий, правительств, военных экспедиций, читателей романов и рассказов об экзотических приключениях, естествоиспытателей и паломников, для которых «Восток» – это особое знание об особенных местах, народах и цивилизациях. Восточные идиомы стали расхожими и прочно вошли в европейский дискурс. В основе этих идиом лежит слой доктрин о Востоке, доктрин, сформованных опытом многочисленных европейцев, которые сошлись во мнении относительно таких важных черт Востока, как «восточный характер», «восточный деспотизм», «восточная чувственность» и так далее. Для всякого европейца в XIX веке (и, как мне кажется, это утверждение можно сделать, не обладая специальными знаниями) Восток был такой системой истин, истин в смысле Ницше. Поэтому во всем, что европеец мог сказать о Востоке, он был расистом, империалистом и непроходимым этноцентристом. Конечно, резкость этого утверждения несколько сглаживается тем, что довольно трудно припомнить человеческое сообщество, по крайней мере с достаточно развитой культурой, предлагавшее индивиду при общении с «другими» культурами нечто иное, нежели империализм, расизм и этноцентризм. Таким образом, ориентализму в его становлении помогало общее культурное давление, которое, как правило, стремилось усилить чувство различия между европейской и азиатской частями мира. Я полагаю, что ориентализм – это в основе своей политическая доктрина, навязанная Востоку, потому что Восток был слабее Запада, и скрывавшая то, что отличие Востока и слабость – это не одно и то же.