Ориентализм

Конечно, ни одно из этих направлений не было совсем уж неожиданным, но и статуса полноправного научного направления или устоявшейся практики ни одно из них до сих пор не получило. Международная ситуация остается поразительно неспокойной, сильно идеологизированной, изменчивой, напряженной и даже убийственной. Несмотря на то, что Советский Союз распался и страны Восточной Европы обрели политическую независимость, модели власти и господства остаются тревожно актуальными. Глобальный Юг, который некогда романтично и даже трогательно именовали третьим миром, запутался в долгах, расколот на множество несвязанных единиц, погряз в проблемах бедности, болезней и отсталости, которые последние десять-пятнадцать лет только множатся. Ушли в небытие Движение неприсоединения[1133] и харизматические лидеры, возглавлявшие борьбу за независимость и деколонизацию. Тревожные примеры этнических конфликтов и локальных войн, не ограничивающихся глобальным Югом, как свидетельствует трагический опыт Боснии, возникают снова и снова. И в Центральной Америке, и на Среднем Востоке, и в Азии Соединенные Штаты остаются господствующей силой, а Европа, беспокойная и всё еще разъединенная, плетется позади.

Пояснения к ситуации на современной мировой арене и попытки культурно и политически ее осмыслить проявились в некоторых случаях поразительно драматически. Я уже упоминал фундаментализм. Его секулярным эквивалентом выступают возврат к национализму и теориям, подчеркивающим кардинальные различия – я уверен, фальшиво всеохватные – культур и цивилизаций. Недавно, к примеру, профессор Самюэль Хантингтон из Гарвардского университета выдвинул совершенно неубедительное утверждение, что на смену биполярному миру времен холодной войны пришло то, что он назвал «столкновением цивилизаций», – тезис, основанный на предпосылке, что западная, конфуцианская, исламская цивилизации, наряду с другими, представляют собой нечто вроде герметичных отсеков, а их приверженцы заинтересованы лишь во взаимном отталкивании[1134].

Это утверждение совершенно нелепо, поскольку одним из великих достижений современной теории культуры является почти повсеместное признание того, что культуры гибридны и неоднородны, и, как я доказываю в «Культуре и империализме», культуры и цивилизации настолько взаимозависимы и взаимосвязаны, что любое обобщенное или просто схематичное описание очень обедняет их индивидуальность. Разве можно сегодня говорить о «западной цивилизации» иначе, чем о – в большой степени – идеологической фикции, предполагающей ни на чем не основанный перевес горстки ценностей и идей, ни одна из которых не имеет смысла за пределами истории завоеваний, миграции, путешествий и смешения народов? Это все придало западным нациям их нынешнюю смешанную идентичность. В особенности это касается Соединенных Штатов, которые сегодня можно описывать лишь как гигантский палимпсест разных народов и культур, объединенных полной проблем историей завоеваний, истребления и, конечно же, общими культурными и политическими достижениями. Это и было одним из сообщений «Ориентализма»: любая попытка свести культуры и народы к отдельным и определенным типам или сущностям приводит в результате не только к неверным истолкованиям и фальсификациям, но и к тому, что понимание осложняется властью, которая производит различия типа «Восток» и «Запад».

Хантингтон и вместе с ним все теоретики и апологеты торжествующей западной традиции вроде Фрэнсиса Фукуямы продолжают сохранять влияние на общественное мнение. Это так, и тому свидетельство – симптоматичный случай с Полом Джонсоном[1135], некогда левым интеллектуалом, а теперь – ретроградным общественным и политическим полемистом. В номере от 18 апреля 1993 года New York Times Magazine, отнюдь не маргинального издания, Джонсон опубликовал статью, озаглавленную «Колониализм возвращается – как раз вовремя». Основная идея этой статьи состоит в том, что «цивилизованные страны» должны принять на себя обязательства по реколонизации стран третьего мира, «где нарушены самые основные условия цивилизованной жизни», и сделать это посредством системы навязанного попечительства. Его модель – неприкрытое обращение к колониализму XIX столетия: чтобы европейцы могли получать прибыль, им необходимо установить политический строй.