Ориентализм

Глидден продолжает, теперь даже с большим энтузиазмом: «Примечательно, что в то время как арабская система ценностей требует абсолютной солидарности внутри группы, она в то же время поощряет среди ее членов своего рода соперничество, которое разрушает саму эту солидарность»; в арабском обществе только «успех имеет значение», а «цель оправдывает средства»; арабы живут «естественно» в мире, «для которого характерна тревожность, выражающаяся в общей подозрительности и недоверии, которое было названо повсеместной враждебностью»; «искусство уловок высоко развито в арабской жизни, как и в исламе»; потребность араба в мести превосходит всё прочее, иначе араб чувствует «разрушающий его „я“» позор. Поэтому, если «западные люди ставят мир высоко в своей системе ценностей» и если «мы обладаем высокоразвитым осознанием ценности времени», то утверждать это в отношении арабов нельзя. «На самом деле, – говорят нам, – в арабском племенном обществе (там, где зародились арабские ценности) борьба, а не мир, была нормальным состоянием дел, потому что грабежи были одной из двух основных опор экономики». Цель этого ученого исследования состоит лишь в том, чтобы показать, что на западной и восточной шкале ценностей «сравнительное положение элементов значительно отличается». Что и требовалось доказать[212].

Это апогей ориенталистской уверенности. Ни одному общему месту не отказано в статусе истины; ни один теоретический список восточных черт не остается без применения в отношении поведения восточных людей в реальности. С одной стороны, есть западные люди, а с другой – арабы, восточные люди; первые (порядок не важен) рациональны, миролюбивы, либеральны, логичны, способны придерживаться реальных ценностей и не вызывают подозрений; вторые не обладают ни одной из этих черт. Из какого коллективного и одновременно конкретного взгляда на Восток возникают эти утверждения? Какие специальные навыки, какое творческое давление, какие институты и традиции, какие культурные силы задают такое сходство в описаниях Востока, которое можно найти у Кромера, Бальфура и наших современных государственных деятелей?

II Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока

Строго говоря, ориентализм – это область научного исследования (learned study). На христианском Западе считается, что ориентализм начал свое формальное существование с решения церковного собора во Вьенне в 1312 году[213], когда была учреждена серия кафедр «арабского, греческого, древнееврейского и сирийского языков в Париже, Оксфорде, Болонье, Авиньоне и Саламанке»[214]. Тем не менее любой разговор об ориентализме должен учитывать не только профессионального ориенталиста и его работу, но и само представление об исследовательском поле, основанном на географической, культурной, языковой и этнической единице, называемой Востоком. Эти поля, конечно, рукотворны. Они со временем обретают согласованность и связанность, потому что ученые посвящают себя, тем или иным образом, тому, что кажется общепринятым предметом исследования. Тем не менее само собой разумеется, что поле исследований редко очерчивается с той легкостью, о которой ее наиболее преданные сторонники – обычно ученые, профессора, эксперты и им подобные – говорят. Кроме того, даже в самых традиционных дисциплинах, таких как филология, история или теология, поле может измениться настолько, что универсальное определение предмета становится практически невозможным. Это, несомненно, верно и для ориентализма – по ряду небезынтересных причин.

Говорить о научной специализации как о географическом «поле» – это, в случае ориентализма, довольно показательно, поскольку никто не может представить себе симметричное ему поле под названием «оксидентализм». Так становится очевидной необычность, или даже эксцентричность, ориентализма. Поскольку, хотя многие научные дисциплины подразумевают позицию, занимаемую, скажем, по отношению к человеческому материалу (историк рассматривает человеческое прошлое с особой точки зрения в настоящем), нет никаких аналогий для такой четкой, более или менее тотальной географической позиции в отношении к широкому спектру социальных, лингвистических, политических и исторических реалий. Классицист, романист, даже американист сосредотачивается на относительно скромной части мира, а не на доброй его половине. Тогда как ориентализм – это область со значительными географическими амбициями. И поскольку ориенталисты традиционно занимались восточными вещами (специалист по исламскому праву, не менее чем специалист по китайским диалектам или индийским религиям, считаются ориенталистами теми людьми, которые сами себя называют ориенталистами), мы должны научиться принимать огромный, необъятный размер плюс почти бесконечную способность к делению на субкатегории как одну из главных черт ориентализма – ту, о которой свидетельствует плавящаяся (confusing) амальгама имперской неопределенности и точных деталей.