Ориентализм

Впервые Восток открылся Европе в материи ее текстов, языков и цивилизаций. Также впервые Азия приобрела точное интеллектуальное и историческое измерение, с помощью которого можно было подкрепить мифы о ее географической удаленности и необъятности. В качестве одной из неизбежных компенсаций за внезапную культурную экспансию за восточными трудами Анкетиля последовали работы Уильяма Джонса, второго из авторов упомянутых мною донаполеоновских проектов. В то время как Анкетиль предлагал широкое видение, Джонс уточнял его, кодифицируя, сводя в таблицы, сравнивая. До отъезда из Англии в Индию в 1783 году Джонс уже был знатоком арабского, иврита и персидского. Это казалось, пожалуй, наименьшим из его достижений: он также был поэтом, юристом, эрудитом, специалистом в классической истории и неутомимым ученым, чьи способности ставили его в один ряд с Бенджамином Франклином, Эдмундом Бёрком[344], Уильямом Питтом[345] и Сэмюэлом Джонсоном[346]. В свое время он был назначен на «почетную и доходную должность в Индии» и сразу же по своему прибытии туда, чтобы занять пост в Ост-Индской компании, он начал собственное исследование, призванное собрать, связать, приручить Восток и тем самым превратить его в провинцию европейской учености. В своей личной работе, озаглавленной «Объекты исследования во время моего пребывания в Азии», он перечислил следующие темы своего исследования: «законы индусов и магометан, современная политика и география Индостана, наилучший способ управления в Бенгалии, арифметика, геометрия и смешанные науки азиатов, медицина, химия, хирургия и анатомия индийцев, естественное производство Индии, поэзия, риторика и мораль Азии, музыка восточных народов, торговля, производство, сельское хозяйство и торговля Индии» и так далее. 17 августа 1787 года он скромно писал лорду Олторпу[347]: «Мое стремление – знать Индию лучше, чем ее когда-либо знал любой другой европеец». Именно у него Бальфур мог бы в 1910 году найти первые наброски к собственным, очень английским, притязаниям знать Восток больше и лучше, чем кто бы то ни было.

Официальной сферой деятельности Джонса было право – род занятий, имеющих символическое значение для истории ориентализма. За семь лет до того, как Джонс прибыл в Индию, Уоррен Гастингс[348] решил, что индийцами необходимо управлять согласно их собственным законам, и это более инициативный проект, чем может показаться на первый взгляд, поскольку санскритский кодекс законов существовал тогда для практического использования и только в персидском переводе, но ни один англичанин в то время не знал санскрит достаточно хорошо, чтобы обратиться к оригинальным текстам. Чиновник компании Чарльз Уилкинс[349] сначала освоил санскрит, а затем приступил к переводу «Законов Ману[350]», в этом труде ему вскоре стал помогать Джонс (кстати, Уилкинс был первым переводчиком «Бхагавадгиты»[351]). В январе 1784 года Джонс провел учредительное заседание Азиатского общества Бенгалии, которое должно было стать для Индии тем же, чем было Королевское общество для Англии. Как первый президент общества и государственный чиновник, Джонс приобрел надежные знания о Востоке и о его людях, что впоследствии сделало его (по выражению А. Дж. Арберри[352]) бесспорным основателем ориентализма. Управлять и изучать, а затем сравнивать Восток с Западом – таковы были цели Джонса, которых он, как полагают, достиг благодаря непреодолимому стремлению всё кодифицировать, свести бесконечное разнообразие Востока к «всеохватному перечню» законов, фигур, обычаев и произведений. Его самое знаменитое высказывание указывает на то, насколько современный ориентализм, даже в своих философских началах, был компаративистской дисциплиной, главной целью которой было отыскать корни европейских языков на далеком и безобидном Востоке:

Санскрит, несмотря на свою древность, обладает удивительной структурой; более совершенный, чем греческий, более богатый, чем латынь, и более утонченно-изысканный, чем они оба, он несет в себе столь близкое родство с ними как в глагольных корнях, так и в грамматических формах, что это не могло сложиться по воле случая; настолько близкие, что ни один филолог не сможет, изучив их, не счесть их произошедшими из одного общего источника[353].