Орикс и Коростель

– Почему ты его защищаешь? – спросил Джимми. – Он же таракан, червяк мерзкий!

– Я ему нравилась.

– Ему деньги нравились!

– Разумеется, Джимми, – сказала Орикс. – Всем нравятся деньги. Но он мог со мной сделать что-нибудь похуже, а не сделал. Я плакала, когда узнала, что он погиб. Плакала, плакала, никак не могла перестать.

– Что похуже? Что может быть хуже?

– Джимми, ты слишком переживаешь.

Детей вывели из комнаты с серыми матрасами, и Орикс больше никогда ее не видела. С большинством детей, которые там жили, Орикс тоже не встречалась. Их разделили, одни пошли в одну сторону, другие – в другую. Орикс продали человеку, который снимал кино. С киношником поехала она одна. Он сказал ей, что она очень красивая девочка, и спросил, сколько ей лет, но она не знала, что ответить. Он спросил, хочет ли она сниматься в кино. Она никогда не видела кино и не знала, хочет ли в нем сниматься, но человек спрашивал так, словно подарок обещал, и она ответила «да». Она уже разбиралась, когда от нее ожидается «да».

Человек повез ее куда-то на машине, где сидели другие девочки, три или четыре, Орикс их раньше не видела. Они переночевали в доме, в большом доме. Дом для богатых, обнесенный высокой стеной, с битым стеклом и колючей проволокой поверху. Они вошли в дом через ворота. А внутри густо пахло богатством.

– Как это – пахло богатством? – спросил Джимми, но Орикс не смогла объяснить. Просто учишься отличать «богатство». В доме пахло, как в лучших отелях из тех, где Орикс довелось побывать: разной вкусной едой, деревянной мебелью, лаком и мылом, все вперемешку. Где-то рядом, наверное, росли цветы, цвели кусты или деревья, потому что цветами тоже пахло. На полу лежали ковры, но дети по ним не ходили, ковры были в большой комнате, а дети прошли мимо и заглянули в дверь. Синий, розовый, красный – очень красиво.

Их привели в комнату возле кухни. Может, кладовка – или раньше была кладовка: пахло рисом и мешками из-под риса, а самого риса не было. Детей накормили – лучше, чем обычно, сказала Орикс, дали курицу, – и сказали не шуметь. А потом заперли. В доме были собаки, они лаяли во дворе.

Назавтра нескольких детей увезли на грузовике, в кузове. Там уже сидели две девочки, маленькие, как Орикс. Одну только что привезли из деревни, она скучала по семье и много плакала, беззвучно, пряча лицо. Их подняли в кузов грузовика и заперли, в кузове было темно и жарко, хотелось пить, а писать приходилось прямо в грузовике, потому что он не останавливался. Правда, где-то наверху было окошко, и воздух в кузов все же попадал.

Наверное, прошло всего несколько часов, но детям показалось, что гораздо больше, потому что было жарко и темно. Когда они доехали, их передали другому человеку, а грузовик уехал.

– А на грузовике были надписи? – Джимми взял след.

– Да. Красная надпись.

– И что там было написано?

– Откуда мне знать, – укоризненно ответила Орикс.

Джимми почувствовал себя идиотом.

– А картинка была?

– Да, картинка была, – ответила Орикс через некоторое время.

– Какая?

Орикс задумалась.

– Попугай. Красный попугай.

– Летящий или сидящий?

– Джимми, ты такой странный!

Джимми вцепился в этого попугая, как в спасательный круг. Всегда о нем помнил. Иногда попугай являлся ему во сне – загадочный, полный таинственных значений, символ вне контекста. Наверное, бренд, логотип. Джимми искал в Сети Попугая, компанию «Попугай», корпорацию «Попугай», Красного Попугая. Нашел Алекса, попугая с пробковым орехом, который говорил: «А теперь я улетаю», но от Алекса никакого толку – он другого цвета. Джимми хотел, чтобы красный попугай стал звеном между тем, что рассказывала Орикс, и так называемым реальным миром. Хотел пройтись по улице, вылезти в Сеть и – эврика: вот он, красный попугай, код, пароль, и многое наконец прояснится.

Здание, где снимали кино, находилось в другом городе или в другой части того же города, потому что город был очень большой, сказала Орикс. Комната, где жили девочки, была в том же здании. Они почти не выходили на улицу, разве что на плоскую крышу, когда кино снималось там. Некоторые из тех, кто приходил в это здание, хотели во время съемок находиться на крыше. Они хотели, чтоб их видели, и в то же время хотели спрятаться, а крышу окружала стена.

– Может, они хотели, чтоб их увидел Бог, – сказала Орикс. – Как думаешь, Джимми? Может, они перед Богом выпендривались? Мне так кажется.

У каждого имелись идеи, что должно быть в фильме. Такой или сякой фон – стулья или деревья, иногда нужны были веревки и крики, иногда туфли на каблуке. Порой они говорили: «Делайте, как я сказал. Я плачу…» – или что-нибудь в этом духе, потому что в фильмах у всего была цена. У каждого кивка, цветка, предмета, жеста. Если люди придумывали что-то новенькое, начиналось обсуждение, сколько это будет стоить.

– Вот так я узнала главное в жизни, – сказала Орикс.

– И что же ты узнала? – спросил Джимми. Ему не стоило есть пиццу и тем более курить траву: его слегка мутило.

– Что у всего есть цена.