Орикс и Коростель

Джимми получил отдельную квартиру внутри купола. Его вещи уже были привезены туда и в лучшем виде разложены по местам: белье – в ящике для белья, рубашки аккуратно сложены, электрическая зубная щетка воткнута в розетку и перезаряжена – да еще обнаружились вещи, которых, насколько Джимми помнил, у него никогда не имелось. Новые рубашки, новое белье, новые электрические зубные щетки. Кондиционер выставлен на ту температуру, которая ему нравилась, на столе в столовой накрыт ужин (дыня, ветчина, сыр бри – судя по этикетке, настоящий). На столе в столовой! У него и столовой-то никогда не было.

Влюбленный Коростель

Сверкает молния, грохочет гром, льет дождь, такой сильный, что воздух побелел, как молоко, плотный туман, будто текучее стекло. Снежный человек – болван, фигляр, трус – скрючился на стене, голову прикрыл руками, если сверху посмотреть – полный идиот. Он гуманоид, он гоминид, он отклонение, он ужасен: он будет легендой, если найдется кому складывать легенды.

Если бы только рядом был слушатель, какие байки он смог бы поведать, какие стоны простонать. Жалобы влюбленного на свою любовь или что-то в этом духе. Есть из чего выбрать.

Потому что в воспоминаниях он приблизился к кульминации, к той части трагедии, где значится ремарка: Входит Орикс. Роковой момент. Но какой из них роковой? Входит Орикс, маленькая девочка с педофильского порносайта, в волосах цветы, на подбородке взбитые сливки; или Входит Орикс, девочка-подросток из новостей, которую вызволили из гаража старого извращенца; или Входит Орикс, обнаженная менторша, в закрытом святилище Детей Коростеля; или Входит Орикс, на голове полотенце, только что из душа; или Входит Орикс, в сером брючном костюме и туфлях на каблуке, в руке портфель, ас глобальной коммерции из ОП? Какой момент – роковой, и как можно быть уверенным, что некая тема соединяет первый эпизод с последним? Была ли единая Орикс, или имя ей легион?

Любой момент подойдет, думает Снежный человек, и дождь течет по его лицу. Все они есть, ибо все они сейчас со мной.

О, Джимми, это так позитивно. Я так счастлива, что ты это понимаешь. «Пародиз» потерян, но ведь ты носишь его в себе – «внутри себя, стократ блаженный рай»[32]. А потом серебристый смех, прямо над ухом.

Джимми не сразу узнал Орикс, хотя наверняка видел ее в тот первый вечер, когда смотрел в одностороннее зеркало. На ней, как и на Детях Коростеля, не было одежды, она была прекрасна, как они, и издалека почти не выделялась. Темные волосы распущены, она стояла к нему спиной, ее окружали другие; просто элемент картины.

Несколько дней спустя, когда Коростель показывал ему, как работать с мониторами, передающими изображение с камер, спрятанных в листве, Джимми разглядел ее лицо. Она повернулась к камере, и он снова увидел его, этот взгляд, что пронизывал его и видел таким, какой он есть на самом деле. Только глаза у нее стали другие – зеленые и светящиеся, как у Детей Коростеля.

Глядя в эти глаза, Джимми пережил момент чистого блаженства, чистого ужаса: она перестала быть изображением – просто портретом, что хранился в тайне и темноте, распечаткой, которую Джимми прятал между матрасом и третьей доской новой кровати в новой квартире в «Омоложизни». Она вдруг стала настоящей, объемной. Он думал, она ему приснилась. Как может человек попасться вот так, в один миг, на один взгляд, на поднятую бровь, на изгиб руки? Он попался.

– А это кто? – спросил он Коростеля. У нее на руках сидел молодой скунот, она протягивала его Детям Коростеля, и те осторожно трогали зверька. – Она ведь не одна из них. Что она там делает?

– Она их учит, – сказал Коростель. – Нам нужен был посредник, который смог бы с ними общаться на их уровне. Простые концепции и никакой метафизики.

– А чему она их учит? – безразлично спросил Джимми: нельзя показывать Коростелю, что заинтересовался любой женщиной, – Коростель непременно засмеет.

– Ботанике и зоологии, – улыбнулся Коростель. – Другими словами, объясняет им, что нельзя есть и что может укусить. И чему не надо делать больно, – прибавил он.

– А почему она голая?

– Они никогда не видели одежды. Одежда их только смутит.