Орёл в стае не летает

Но городские власти ограничились воззванием к гражданам, чтобы ремесленники приступили к ремонту обветшавших местами оборонительных стен и почистили ров от ила и мусора. Судя по слухам, приходившим в Афины из Пеллы, нападение македонян ожидалось со дня на день.

Появление подобных слухов было неслучайным, так как близкие друзья царя и особенно военачальники предлагали воспользоваться военной удачей и теперь идти на Афины, захватить и разрушить город до основания, чтобы навсегда похоронить его могущество. Филипп выслушал всех и резко заявил:

– Разве я похож на глупца, чтобы всерьёз принимать ваши советы? Неужели вы думаете, что ради дурной славы я посмею разрушить этот замечательный город, обитель эллинской истории и культуры, чтобы варварским действием навечно запятнать имя своё?

Глава 21. Филипп Великодушный

Эфеб

В подтверждение доброй воли в отношении ярых врагов, афинян, Филипп совершил дружелюбный посыл, который долго не могло понять окружение царя, а граждане Афин даже не могли такое предположить. Всех афинских воинов, пленённых в сражении у Херонеи, он приказал отпустить без выкупа, раненых – долечить и тоже отпустить, а мёртвых – захоронить с почётом, как героев. В тот же день случился казус: ему донесли, что пленники требуют, чтобы он лично выслушал их претензии.

– Чего они хотят? – удивился царь.

– Они возмущаются, что при освобождении им не возвращают отобранные одежду, личные вещи, деньги и оружие.

– Ну, молодцы, афиняне! – развеселился Филипп. – Они, наверное, думают, будто они проиграли нам свои вещи в астрагал*!

Для македонской элиты, да и простому народу, особенно тем, кто воевал с афинянами на полях сражений, оставалось непонятным, почему царь наперекор явным государственным интересам так поступает со злейшим врагом? Когда это настроение передал ему близкий друг Антипатра, Филипп возмутился:

– Какие они бараны, если не понимают, что для Македонии мирный договор с поверженными греками гораздо ценнее и надёжнее любого их унижения! Нельзя разорять или уничтожать Афины, уподобляясь персам Ксеркса! И в этом не слабость наша, а благоразумие победителя, уверенного в себе.

Когда царь успокоился, он вернулся к столу, за которым работал до появления советника, взял папирусный свиток, обвитый красным шнурком. Подал Антипатру.

– Чтобы покончить с этой проблемой, я отправляю Александра на переговоры в Афины. Ты поедешь ему в помощь. Тебе не привыкать участвовать в посольствах, а сына моего пора приучать к государственным заботам. К тому же афиняне тебя знают как полководца, которого нужно бояться и уважать.

Александр почувствовал себя счастливым, узнав о поручении отца. Героический эпизод во время херонейского сражения придавал ему уверенности в отношениях с ним, позволял держаться независимым. Но хотелось ещё большей самостоятельности. Филипп также ощущал потребность чаще видеть сына, превозносил его мужество при каждом удобном случае, называл «наш герой». Будто наверстывая упущенное, царь приказал придворному художнику Апеллесу рисовать картины, изображающие его вместе с Александром, на боевых конях и в гуще схватки с врагами. При всей занятости в государственных делах и личном участии в войнах и политике Филипп не забывал о существовании искусства, нуждался в эстетическом оформлении своего быта, желая видеть во всём этом себя и знаки своих успехов. Чаще всего царь заказывал свои изображения как олимпионика*, восседающим на олимпийской колеснице под эгидой* Афины, раздавая картины в качестве даров чужеземным посланникам, которые в последнее время прибывали в Пеллу во множестве с деловыми визитами – на поклон или с предложениями мира, изъявлением покорности.

Однажды вечером он послал слугу за Александром. Когда тот пришёл в кабинет, недоумевая, по какой надобности, встретил его загадочной улыбкой; подал монету размером крупнее обычной.

– Что это, отец? – удивился Александр.

– Смотри внимательней! – продолжал улыбаться Филипп.

Александр повертел монету в руках: монета была золотая, свежая, ярко блестела при свете лампадария. На лицевой стороне он разглядел свой профиль с лавровым венком на голове.

Лицо Филиппа источало самодовольную радость.

– Мой подарок герою Херонеи! Я приказал ваятелю Лисиппу* изобразить тебя на новой монете. Она пока образец. Но я намерен выпускать её вместе с теми, что давно имеют хождение по всей Греции, те, где есть одно моё изображение. Ты знаешь, что прежние я приказал выпускать наперекор суждению греков, что на них можно изображать только лики богов. Но цари чем хуже богов? – Он хрипло рассмеялся. – Пусть боги Олимпа потеснятся, уступят нам с тобой место, хотя бы на моих монетах.

Довольный произведенным эффектом, а это он заметил по удивлённо-счастливому лицу сына, Филипп со значением добавил: