Орион

— Он сейчас вон в той палатке хироманта, — сказал Тарн, выглянув из изгиба времени. — Только что прибыл. Вы должны захватить его врасплох. И вам понадобится вся ваша смекалка. Постарайтесь не впадать в то ваше состояние, когда, углубившись в свои мысли, вы полностью отключаетесь от действительности. Эти приступы могут навлечь на вас беду. Стоит зазеваться, и ваш робот не преминет воспользоваться одной из своих уловок. Не знаю, какие ещё способности он развил в себе самостоятельно, но мне доподлинно известно, что сейчас он уже первоклассный гипнотизёр и специалист по стиранию памяти. Если вы не примете мер предосторожности, он в мгновение ока уберёт из вашего мозга всю информацию и заменит её ложной. В случае нежелательного развития событий я подправлю вас реабилитационным лучом, хорошо?

И он показал небольшой, похожий на жезл, лучемет.

Куарра Ви кивнул:

— Не беспокойся. Я мигом вернусь. Ведь я обещал тому сирианину, что сегодня вечером мы доиграем партию. Это обещание он так никогда и не выполнил. Куарра Ви вылез из изгиба времени и зашагал по дощатому настилу к палатке.

Одежда казалась ему тесной, неудобной, ткань — грубой.

Из-за этого он на ходу слегка поёживался. И вот уже перед ним палатка с выведенным ней масляной краской призывом заглянуть в своё будущее.

Он откинул холщовый занавес, и какой-то предмет — кажется, небрежно повешенная верёвка — мазнул его по лицу, сбив набок очки в роговой оправе.

В тот же миг ослепительный голубоватый свет ударил ему в незащищённые глаза.

Он почувствовал, что теряет ориентацию и все внутри и вне его как-то странно сместилось, но это ощущение почти сразу же прошло.

— Вы — Джеймс Келвин, — сказал робот.

Всеволод Ревич ПЕРЕКРЕСТОК УТОПИЙ (У истоков советской фантастики)

1

Осмыслить октябрьский переворот средствами искусства — такая грандиозная задача выпала на долю первых советских писателей и художников. Даже тем  из них,  кто уже имел за плеча­ми  солидный  творческий  опыт,  приходилось  многое  начинать  с самого начала,  настолько необычной, непривычной, воистину фан­тастической  была  наступающая  на  художников  действительность.

Мир  строится  по  новому  масштабу.
В  крови,  в  пыли,  под  пушки  и  набат
Возводим  мы,  отталкивая  слабых,
Утопий  град  —  заветных  мыслей  град,—

писал  один  из  первых  поэтов  революции —  Николай  Тихонов. Он  назвал  свое  стихотворение  «Перекресток  утопий»  —  перекре­сток,  расположенный  на  дорогах  мировой  исторйи.  Стихи  заканчиваются  как  бы  эпиграфом  для  рождающейся  советской  фанта­стики:

Утопия  —  светило  мирозданья,
Поэт-мудрец,  безумствуй  и  пророчь, —
Иль  новый  день  в  невиданном  сиянье,
Иль  новая,  невиданная  ночь!

И фантастика, долгое время остававшаяся где-то на отдаленной периферии  русской  литературы,  внезапно  оказалась  совершенно необходимым литературным жанром. Только она, только фантасти­ка, позволяла увидеть голубые города будущего на месте развалин. Но  ее  роль  этим  не  ограничивалась.  Чтобы  вытащить  страну  из разрухи,  чтобы  приступить  к  закладке  нового  общества,  нужно было  выстоять.  У  молодой  республики  хватало  врагов.  Не  только интервенты,  не только  «контра»,  ее тянули  в  пропасть обыватели, бюрократы,  уголовники.  Литература  сразу  вклинилась  в  борьбу. Оказалось,  например,  что  фантастика  великолепно  сочеталась  с сатирой,  вернее  — легко  и  естественно  сама  становится  сатирой, что,  впрочем,  было  известно  еще  со  времен  Свифта,  но  надо  было приноровиться  к  нетрадиционным  реалиям.  Фантастика  могла героизировать  и  высмеивать,  предсказывать,  предупреждать, утверждать  и  отрицать.

Стоит  ли  удивляться  тому,  что  к  фантастике  оказались  при­частны  такие  разные  писатели,  как  Маяковский  и  Алексей  Тол­стой,  Катаев,  Грин,  Платонов,  Эренбург,  Шагинян,  Каверин,  Бул­гаков,  Асеев,  Лавренев,  впоследствии  прославившие  советскую литературу!