Оркестр меньшинств

Человек поднялся сразу же, как только в кабинет вошли мой хозяин и его спутница. Мой хозяин пожал ему руку, но почти ничего не понял из его слов. Он подумал, что этот мужчина хорошо говорит на языке Белого Человека, но, кажется, предпочитает язык своей страны. В большей степени его внимание привлекло то, что его будущий наниматель в кабинете обнял Фиону, прикоснулся к ее плечу, похлопал по руке. Некоторое время они говорили на турецком языке, а мой хозяин разглядывал цветные фотографии на стенах – снимки бескрайнего моря, плывущей черепахи и руин вроде тех, что он видел на экскурсии. И все это время он молился, чтобы человек дал ему работу. Он так увлекся этим, что вздрогнул, когда тот протянул ему руку и сказал:

– Ну, если хотите, можете начинать завтра, во вторник.

– Огромное спасибо, сэр, – сказал мой хозяин, пожимая этому мужчине руку и чуть кланяясь.

– Не за что. О'кей, до встречи, мой друг. Поздравляю.

Человек пошел в коридор, собираясь уходить, но поспешно повернулся, снова взял Фиону за руку, и они обнялись. Он как бы поцеловал ее в обе щеки – иногда Ндали просила, чтобы мой хозяин так ее поцеловал. Странное это было дело, Чукву. Мужчина целует другую женщину, которая ему не жена, и делает это, не скрываясь? Он закурил и снова стал говорить с Фионой на языке этой страны.

Когда они вышли на улицу, Фиона сказала, что приготовила сладкий пирог для моего хозяина. Они заедут к ней, она достанет пирог из духовки, завернет для него, а потом они отправятся в ресторан. Но прежде она покажет ему свой сад, потому что она тоже фермер, как и он. Он согласился и снова принялся ее благодарить. Когда они выехали на дорогу, его похоть испарилась, вытесненная ребяческой злостью, которая стояла среди его радости как посторонний, попавший в толпу друзей. Такой же игбо, как он, человек, которого он называл братом, старый однокашник обманул его и чуть не уничтожил. Но здесь, среди людей, которых он не знал, людей другой страны и расы, нашлась женщина, которая спасла его. Эта женщина и ее друг пошли даже дальше, чем Тобе, который долго нес крест за него. Они взяли его крест и подожгли, Фиона и этот человек. А к тому времени, когда она доехала до своего дома, его крест – весь, какой был, со всем, что было внутри, – сгорел дотла.

Эгбуну, я говорил о первородной слабости человека и его чи: их неспособности видеть будущее. Если бы они владели этой способностью, то многих катастроф можно было бы легко избежать! Многих-многих. Но я знаю, ты требуешь, чтобы я свидетельствовал в той последовательности, в какой происходили события, дал полный отчет о поступках моего хозяина, а потому я не должен отклоняться от сюжета моей истории. Таким образом, теперь я должен сказать, что мой хозяин последовал за женщиной в ее дом.

Дом был большой. А вокруг него – сад со шлангами для полива и цветами, растущими на аккуратных клумбах. Она сказала, что ее мать, которая иногда приезжает к ней из Германии, – фермер. Высохший пруд, заполненный листьями, находился у низкой стены с одной стороны, тут же лежала лопата и стояла тачка. Фиона не сажала никаких съедобных растений, кроме томатов. Но она давно не сажала и их тоже. Сад был кладовкой для вещей, которые она хотела сохранить в своем владении. Она сказала, что старая парафиновая лампа, висевшая на ветке низкого, тонкого деревца, от которого тянулась к дому веревка для сушки белья, принадлежит ее коту. Мигуэлю. Он не знал, что люди держат котов как домашних любимцев, уж не говоря о том, что у котов бывают имена.

Лежащая на земле штуковина, похожая на автомобильный двигатель, была от грузовичка, в котором умер отец ее мужа. Она остановилась при виде этой штуки и уронила руки. Потом, не глядя на него, она сказала:

– Вот с этого беда и началась. После этого он все время говорит: «Почему я позволил ему водить машину? Если бы он не водил ее в семьдесят два, он все еще был бы здесь». Вот почему он напивается до бесчувствия и поворачивается спиной к миру.

А потом случилось неожиданное. Потому что, когда эта женщина, в которой до последней минуты все время кипела жизнь, повернулась к нему, в глазах у нее стояли слезы.

– Он повернулся спиной к миру, – повторила она. – Ко всему миру.

Он думал о работе, о казино, о поручении, которое дал Элочукву, о том, как оно все получится, он почти не слышал ее слов. Он думал о том, что та его долгая прогулка была самым трудным временем в его жизни, а закончилась она тем, что принесло ему великую надежду. Он последовал за ней в дом, снедаемый любопытством увидеть дом белого человека изнутри. Через заднюю дверь они вошли на кухню, не похожую ни на что из виденного моим хозяином прежде. Она была мраморирована[88] (хотя он и не знал этого слова, Эгбуну) и увешана картинами.

– Это мои рисунки, – сказала Фиона, глядя на один из них, не похожий на другие. На нем был изображен не кот, не пес, не цветок, а птица.

– Очень милые, – сказал он.

– Спасибо, мой дорогой.