Орлеан

В конце концов она намочила ледяной водой мочалку-перчатку и протерла мне лицо; хорошо еще, не вылила на меня стакан воды. Ругаясь сквозь зубы, я встал, назло ей стараясь делать это как можно медленнее. Никакого завтрака на кухонном столе я не нашел. Ни какао, ни ломтика хлеба с маслом. Конечно, мы уже опаздывали, и я явился бы в класс минут на десять позже остальных, но до сих пор меня еще ни разу не лишали завтрака. Обеда — сколько угодно, не говоря уже о десерте. Конфеты, мороженое — все это было не про меня. Но завтрак! Идти в школу без завтрака — это было что-то новенькое. Мать двумя пальцами, как сосиску, взяла меня за ухо. Меня будто ударило током. «Я тебе покажу Траволту! Ты у меня попляшешь!» Я был еще в пижаме, но она вывела меня за дверь и затолкала в машину. Я умолял ее вернуться и позволить мне одеться. Она ответила, что бросила мои вещи в багажник, так что я смогу одеться по дороге.

Ухо у меня пылало огнем. Я громко возмущался. Мне не дали поесть, значит, я до обеда буду мучиться от голода, может, даже заболею, тем более что по четвергам у нас физкультура. «Не волнуйся, засранец, — отозвалась мать (обращаясь ко мне, она чаще всего употребляла слово „засранец“), — ты получишь свой завтрак». Я не понял, что она имеет в виду, и, поеживаясь в накинутой на пижаму куртке, переключился на созерцание зимнего городского пейзажа, выдержанного в серовато-голубых тонах и кое-где оживляемого струйками дыма.

Школа располагалась в красном кирпичном здании, возведенном в годы Третьей республики. В нем сохранились даже отдельный вход «для девочек» и отдельный — «для мальчиков». Наш учитель месье Пуйи был человеком сухим и суровым, но в общем-то справедливым. На свете нет ничего хуже, когда тебя карают неизвестно за что. Он не брезговал в случае надобности прибегать к телесным наказаниям, с чем мы соглашались. Кроме того, они не имели ничего общего с ничем не оправданной и слишком жестокой поркой, какую мне регулярно устраивали дома, когда я копил случайные синяки, как бронхи весной получают заряд пыльцы.

Мы прибыли к месту назначения. Мать снова улыбнулась мне, и от ее взгляда я окаменел. В нем читалась адская злоба, словно явившаяся сюда из давно минувших веков. Она выдернула меня из машины, на сей раз за волосы (курчавые, пышные и густые). Мне показалось, что она выдрала их с корнем. Я взвизгнул. Несколько прохожих обернулись на звук и как ни в чем не бывало продолжили свой путь сквозь зиму и время (интересно, что с ними сейчас?). Мать открыла багажник и довольно хихикнула, словно пряча за смехом собственное безумие. Из багажника она достала термос и пластиковый пакет — это был мой завтрак. Но никакой одежды я там не увидел. Счастливая, что подстроила мне ловушку, мать, ликуя как дитя, снова схватила меня за запястье и потащила в школу; я отбивался как мог, но вскоре мы очутились у дверей класса, где уже шел урок. Мать постучала. Месье Пуйи открыл дверь и с изумлением уставился на меня. Мать объяснила ему, что привела меня в таком виде в чисто воспитательных целях, чтобы впредь мне было неповадно опаздывать (то есть бросать вызов школьной системе и образу моей будущей жизни уравновешенного, надежного и ответственного взрослого человека). Учитель, который, как она знала, придерживался строгих воспитательных принципов, охотно присоединился к преступной коалиции. После краткого колебания месье Пуйи покосился на меня, плотоядно улыбнулся и принял ее предложение. В глазах у него, когда он смотрел на мою мать, плясали пузырьки шампанского, но, стоило ему перевести взгляд на меня, они мгновенно превратились в отравленные стрелы. Пушистый цыпленок обернулся грозным кондором. Мать, донельзя довольная своим гнусным поступком, дождалась, чтобы месье Пуйи ей подмигнул в подтверждение того, что их договоренность в силе, развернулась и ушла.