Орленев

начинается четвертый акт. Высокий покровитель семьи Рожновых,

хотя он и возмущен скандальной выходкой молодого чиновника,

в конце концов снисходит к женским слезам и готов засту¬

питься за этого «преестественного негодяя», если он явится

к нему с повинной. Пока идет уламывание помещика, никто не

знает, где находится Рожнов, под каким забором, бедняга, сва¬

лился. Он появляется в конце акта, и его объяснение сперва

с Марьюшкой, а потом с Оленькой и составляет кульминацию

драмы.

По ремарке автора, Рожнов в этот момент «несколько хмелен»,

Орленев играл его трезвым. И одет он был бедно, но опрятно, без

явных следов непутевой, подзаборно горькой жизни. Орленев не

любил живописных лохмотьев на сцене, и нищета его Аркашки

в «Лесе» или Актера в «На дне» не была нарочито вызывающей,

бьющей в глаза. Зачем эти материальные знаки катастрофы? Не¬

порядок душевный не требует непорядка в костюме, такая син¬

хронность может быть только навязчивой *. Перемены, которые

произошли с Рожновым, настолько разительны, что их не следует

подчеркивать грубо бытовой краской. Я не знаю, какими техни¬

ческими приемами пользовался Орленев, но его герой после всего,

что с ним случилось, сжался в комок и одряхлел в свои двадцать

с чем-то лет: посерело лицо, потухли глаза, у губ появились мор¬

щины, улыбку исказило страдание. И самое главное — голос стал

глуше и ритм речи замедлился.

В четвертом акте из простодушной юности он сразу шагнул

в старость, которая во всем изверилась. С какой отчаянной отва¬

гой он защищал честь Оленьки, но ведь похоже, что и она его об¬

манула: «На какого дьявола она к своему барину бегает? Ночи

гостит!» Дорого обходится ему это знание, но из яда сомнения

рождается его робкая мысль. «Горе-злосчастье» — пьеса реперту¬

арная, ее много играли в конце прошлого и начале нынешнего

века и, по свидетельству мемуаристов, не стесняли себя в купю¬

рах; особенно много вымарок было в первом я четвертом актах

с их откровенным нажимом на мелодраму и публицистику. Вот

передо мной суфлерский экземпляр этой объемистой пьесы, где

рука режиссера размашисто прошлась по всему тексту, но не

коснулась монолога Рожнова в четвертом акте: «Проклятые мы

с тобой люди, Марьюшка, что родились в бедности да в невеже¬

стве, а понимание чувств господом богом не отнято» 8. У Орле-

нева эти слова были едва ли не главными в разговоре Рожнова

* Он изменил этому правилу, когда готовил пьесу Чирикова «Евреи»:

перед поездкой на гастроли в Германию купил на базаре в Лодзи рваную

одежду, просто отрепья, для правдоподобия сцепы, где безымянные ста¬

тисты изображали жертв погрома в одном из городов Северо-Западного

края

с Марьюшкой — таков итог его жизни *. Момент сознательности

(как всегда в игре Орленева) знамепует начало трагедии.

Пытка Рожнова на том не кончилась. Вбегает Оленька, и за¬

вязывается диалог с ней. Он ждет упреков, бурных объяснений,

скандала; она же вяло, для приличия обругав его, проявляет не¬

ожиданную снисходительность. Оленька готова его простить, если

он примет ее условия. Голос у нее сладкий, интонации жесткие,

прислушайтесь, и вы услышите в них металл. Откуда у этой дев¬

чонки такая деловая хватка? Маленькая роль Оленьки была од¬

ной из лучших в репертуаре Назимовой той ранней поры. Краси¬

вая молодая женщина с осанкой царицы Савской на глазах

публики превращалась в вульгарную мещаночку, за обольститель¬

ностью которой скрывался низменный расчет. Никаких авантюр¬

ных задач Оленька перед собой не ставит: она хочет только

одного — вернуться к status quo, как сказал бы се просвещенный

покровитель с университетским образованием, то есть к существо¬

вавшему положению, к тому, что она утратила, пусть и с неиз¬

бежными в этом аварийном случае потерями. Для такого компро¬

мисса требуется очень немногое — Рожнов должен кинуться

в ноги их благодетелю и просить прощения. Интересна реакция

Орленева на эти слова Оленьки: его несчастливый герой на какое-

то мгновение столбенеет, замирает, теряет способность к движе¬

нию. Потом он встрепенется, но нервы так напряжены, что ему

не хватает голоса. Он задыхается от обиды, от вероломства

Оленьки, но не кричит па нее, а как бы пытается рассеять на¬

важдение.

Пусть она скажет, чтобы он пошел землю копать на железной

дороге,— он пойдет! Пусть она скажет, чтобы он поехал в Сибирь

добывать руду,— он поедет! Нет ничего такого, перед чем он ос¬

тановился бы, чтобы удержать ее любовь, но унижаться и уча¬

ствовать в торге он не согласен. Да и благоденствие под высокой