Орленев

опекой, к которому она хочет вернуться, ему не мило. И в этом

монологе с надрывными нотами Орлеиев не давал себе воли: это

была скорей мольба, чем исступление. И только когда Оленька,

потеряв стыд, говорила ему, что он никогда ее не любил, а так,

притворялся, потрясенный этой низостью Рожнов называл ее по¬

ведение подлым, но раздражительности или истерии не было

в его голосе и в ту минуту. В таком состоянии тихого ожесточе¬

ния и скрытого, прорывающегося в коротких нервных вспышках

* В записной книжке Орленева за 1912 год выписан этот монолог Рож¬

нова в более поздней редакции пьесы с поправками актера. В нем не упо¬

минается Марьюшка, и последние слова этого монолога звучат так: «.. .а

понимание чувств у меня господом богом пе отнято». И говорит он эти

слова не Марьюшке, а Оленьке в конце их мучительно надрывной сцены.

отчаяния заканчивался четвертый акт. Оленька, уже не думая

о приличиях, говорила Рожнову, что дом записан на ее имя и она

легко нашла бы выход, не будь его рядом, растворись он где-ни¬

будь в пространстве. Он отвечал ей с непривычной для него твер¬

достью, повторяя несколько раз одну и ту же фразу: «Будешь

одна, ладно!», и быстрыми шагами уходил из комнаты.

На этом можно было бы поставить точку. Но дотошный и мно¬

горечивый Крылов написал еще пятый акт, содержание которого

легко изложить в нескольких словах: доведенный до крайности

Рожнов пытается утопиться, в последнюю минуту его спасают, но

от потрясения и простуды он заболевает скоротечной чахоткой.

Уже умирая, «злейший романтик», как его называют чиновники

в казенной палате, смирив проснувшуюся в нем гордость, просит

прощения у его превосходительства, думая таким образом облег¬

чить участь Оленьки, которую нс перестает любить до самого

конца. Двадцать страниц печатного текста последнего акта «Горя-

злосчастья» — это сплошная мелодрама на рыдающих нотах. Зри¬

тели поинтеллигентней, когда Рожнова играли другие актеры,

с раздражением смотрели этот акт ввиду явной его иехудоже-

ственности и такого нагнетания и вымогания чувств. Зрители по¬

проще, случалось, плакали, не скрывая слез. Орленев, хотя он не

был врагом мелодрамы, относился к ней с известным предубежде¬

нием, как к низшему виду искусства. Пятый акт «Горя-злосча¬

стья» он сократил до возможного минимума, сосредоточившись на

одной сцене умирания Рожнова.

За эту сцену и ее реализм, который в критике называли кли¬

ническим, его ругали газеты, и ругали справедливо. Позже ему

досталось и от мемуаристов, не без горечи вспоминавших эту ма-

каберную эксцентрику. Любопытно, что своих партнерш в роли

Марьюшки — уже упоминавшихся в нашей книге актрис Велиза-

рий и Жвирблис — он заблаговременно на репетициях предупре¬

дил: пусть они не пугаются, когда в финале пьесы сдернут пла¬

ток с Рожнова в момент агонии и увидят его лицо, искаженное

гримасой смерти. И все-таки они пугались, до того Орленев был

страшен и не похож на себя. «Мне эта деталь решительно не по¬

нравилась»,— писала М. И. Велизарий,— здесь было «уже не под¬

линное искусство, а белый слон, как называл мой любимый актер

Д. М. Карамазов всякий чрезмерно эффектный трюк.. . Нужно

сказать правду, Орленев иногда любил выводить на сцену это

редкое, всегда вызывающее удивление, животное. Но вся его игра

была так захватывающе прекрасна, что ему охотно это про¬

щали» 9. Упрек заслуженный, хотя «белые слоны» в игре Орле-

нева были своего рода реакцией на благополучно-ремесленную,

общебанальную умеренность, которая задавала тон на сцене

в провинции девятисотых годов. В атмосфере слезливой размяг¬

ченности чувств пьесы Крылова «хорошая доза натурализма» ка¬

залась ему крайне уместной. Но у этой истории было интересное

продолжение.

Друзья Орленева на протяжении долгих лет убеждали его

убрать зловещую сцену или по крайней мере приглушить ее пато¬

логию, он не поддавался уговорам и по-прежнему изображал

смерть Рожнова со всей возможной физиологичностыо. Так про¬

должалось до начала десятых годов, когда оп сыграл «Горе-зло¬

счастье» в созданном им крестьянском театре под Москвой и

в последнем акте произошел неприятный казус, описанный

П. П. Гайдебуровым10. Высоко ценя талант Орленева (даже

«ошибки у него получались интересные и поучительные»), Гай-

дебуров пишет, что Павел Николаевич играл сцену смерти Рож¬

нова блестяще, но с «натуралистическими крайностями». «Иску¬

шенный театральный зритель аплодировал ему за его мастерство

и награждал лаврами». И вот Орленев выступил в своем кре¬