Орленев

«Все гонимые люди разных племен идут за Марксом»), другие

ищут спасения в эмиграции. Спор длится долго, в разных и ме¬

няющихся эмоциональных интонациях; кончается пьеса сценой

погрома, где все участники действия, независимо от их убеждений,

становятся жертвами толпы озверевших люмпенов и мещан. Это

был один рядовой эпизод в той летописи белого террора, о кото¬

ром позже, в ноябре 1905 года, В. И. Ленин в статье «Приближе¬

ние развязки» писал: «Вести о побоищах, о погромах, о неслы¬

ханных зверствах так и сыплются из всех концов России... Где

только можно, полиция поднимает и организует подонки капита¬

листического общества для грабежа и насилия, подпаивая от¬

бросы городского населения, устраивая еврейские погромы, под¬

стрекая избивать «студентов» и бунтовщиков...» 4. На фоне та¬

кой оргии черной сотни отдельные судьбы в драме Чирикова как

бы стушевывались.

Своего одержимого героя, молодого учителя с притязаниями

пророка и жалкой улыбкой неудачника, Орленев, как всегда,

играл почти без грима — только разлет густых бровей и клочок

бородки, но лицо актора при этом так изменялось, что даже На¬

зимова в первый момент его не узнала. Роль эта была сплошь

публицистической, и Орленев, опасаясь ее однотонности, восполь¬

зовался текстом Юшкевича, чтобы развить психологический, лич¬

ный мотив — мотив неразделенной любви. Но проповедь все же

брала верх над исповедью, и истерические монологи фанатика-

учителя наряду с овациями вызывали и протесты. В своей книге

Орленев рассказывает, как тогда в Берлине русские студенты из

среды революционной эмиграции упрекали его в выборе этой

лоскутной пьесы и неподходящей для него роли0. Он отмалчи¬

вался, не возражал, потому что его больной, униженный и нищий

герой казался ему прежде всего человеком страдающим. Надо

иметь также в виду, что мир, взятый у Чирикова — с большой

примесыо местного, локального «местечкового» колорита,— был

ему чужим, и в политический смысл спора враждующих сторон

в пьесе он не вникал; это была незнакомая ему материя, далекая

от круга его интересов.

В берлинском театре, на фоне уходящих ввысь оперных деко¬

раций, провинциальный часовой магазин — место действия всех

четырех актов драмы — выглядел совершенно неправдоподобно,

по успеху гастролей это нс помешало. Сочувственно отозвались

о русском спектакле несколько знаменитых берлинцев, и среди

них Август Бебель (Вронский пишет, что этот патриарх немец¬

кой социал-демократии в антрактах, стоя у оркестра, усердно

аплодировал после каждого акта). Более сдержанную позицию

заняла пресса; в отзыве очень влиятельной в те годы «Берлинер

гагеблат» говорилось, что к выступлениям орленевской труппы

берлинцы отнеслись как к раритету, потому что видеть «русское

искусство в Германии приходится очень редко». Назвав игру гаст¬

ролеров вполне удовлетворительной, выделив среди них Орленева,

газета писала, что зрителям-соотечсственникам «как сама пьеса,

так и ее исполнение, очевидно, понравились», и они награждали

актеров после каждого акта «привычными в их стране громовыми

знаками одобрения». Что же касается немецких зрителей, то они

держались более спокойно, может быть, потому, что хроника, по¬

служившая основой этой драмы, воспринималась ими только как

хроника.

Первый барьер был взят, но, когда после второго спектакля,

тоже закончившегося овациями, подсчитали кассу, оказалось, что

сборы не покроют самых неотложных расходов. От трех тысяч их

самоотверженного кредитора и кассира к этому времени не оста¬

лось и рубля. Призрак нищеты надвинулся вплотную, актеры

спешно распростились с гостиницей и переехали куда-то на

окраину. Орленев, правда, только сменил свой номер на худший,

потому что для престижа кто-то должен был жить в центре

в приличных условиях, ведь поиски помещения для театра про¬

должались. Еда, к счастью, была дешевая, в ресторанах популяр¬

ного тогда в Берлине Ашингера за тридцать пфеннигов можно

было получить две сосиски с картофельным салатом и бесплатными

булочками — неизменное меню гастролеров на протяжении этих

недель. Наконец в каком-то рабочем или студенческом клубе

удалось на два вечера получить сцену — теперь играли «Приви¬

дения». Денежные дела труппы от того не поправились, цены на

билеты в клубе были символические, но ее дух возродился; очень

уж заразительным был энтузиазм берлинской молодежи, и те из

актеров, которые устали от «берлинского сидения» и поговари¬

вали о возвращении в Россию, теперь замолчали. А Орленев

с еще большей энергией придумывал новые планы.