Орлята

С комсомольского собрания вернулся младший сержант Касаткин. Он попросил у лейтенанта разрешения провести небольшую беседу с бойцами.

— Давай, давай, агитатор, садись в середку, вот здесь, чтобы все слышали, — предложил кто-то, уступая Касаткину место на трухлявом пеньке.

Касаткин вытащил из кармана давно знакомый бойцам блокнотик и обвел всех своими серыми мягкими глазами. Он мог на память цитировать и Пушкина, и Горького, и Маяковского. Но больше всего он любил строить свои беседы на местном материале, считая его более доходчивым.

— Товарищи, — сказал он ровным, приятным голосом, — во вчерашнем номере газеты «Ватан учун сугышка»[27] на татарском языке напечатано письмо отца нашего ефрейтора Галяви Джаббарова…

Бойцы с явным интересом повернули головы в сторону, где устроился, как именинник, Галяви Джаббаров. Вчера он показывал всем газету, и радости его не было конца. Кроме письма была напечатана семейная фотография: его отец, в черной тюбетейке, мать, в белом, повязанном по-татарски платке, и младшая сестренка. Это письмо и карточку Галяви получил еще месяц назад. В те дни к ним приходил корреспондент из газеты. Он заинтересовался письмом, переписал его, а фото переснял и уехал. Галяви так и не понял, что тот хочет сделать с письмом его отца. Таких писем на фронт идут миллионы, — разве они интересны для других? Когда же он показал уже напечатанное в газете письмо отца Касаткину, тот живо заинтересовался.

— Переведи-ка на русский язык… Замечательное письмо! — заметил Касаткин, когда Галяви кончил перевод. — Такое письмо имеет общественное значение. Правильно сделали, что напечатали. И мы прочтем его по-русски нашим бойцам.

Письмо начиналось традиционными словами: «Хат башы яз карты» — «Мы пишем тебе и ждем твоего ответа». А в четырех уголках вкось были написаны четверостишия, в которых выражались любовь, пожелание быть здоровым и сожаление, что это письмо счастливее тех, кто его пишет, потому что оно увидит адресата. Дальше передавались поклоны отдельно от каждого члена семьи, поклоны по числу звезд на небе, по числу листьев в лесу. После этого шло подробное описание колхозных дел — как, не жалея своих сил, они работают в колхозе, чтобы обеспечить Красную Армию хлебом. В конце отец обращался к сыну-солдату. Это место Касаткин прочитал дважды.

— «…Сын мой, ты пишешь, что был ранен. Батыр без ран — разве батыр? Ты пишешь, сын мой, что снова вернулся в свою часть, к своим друзьям. Очень рад. Человеку легче среди друзей. Ты сообщаешь, сын мой, что у тебя друзья русские, украинцы, карелы и сыны других народов. Всегда слушай старших товарищей и не отрывайся от них. Один прутик может сломать и ребенок. Но связанные вместе прутья кто сломает? Узел, сын мой, не завязывается и не развязывается одной рукой. Ты пишешь, сын мой, что вы воюете против немецких и против финских фашистов. Что белая собака, что черная — все собака. Так бейте беспощадно тех и других, чтобы искоренить навсегда это поганое фашистское семя. Фашисты хуже чумы. Они могут, если их не одолеть, загубить весь мир.

Сын мой, будь смелым в бою и воюй с оглядкой. Не забудь — у врага четыре глаза. Если тебе, сын мой, придется туго, помни слова нашего народа: «Даже если твой рот полон крови, и тогда не подавай вида врагу».

Касаткин кончил читать.

Урманов тихо зашагал в другой конец траншеи. Солнце уже взошло, над Свирью рассеивался легкий ночной туман. Издалека наплывал все усиливающийся гул, и вскоре над головой пролетели, ревя моторами, наши бомбардировщики, штурмовики, истребители. Немного спустя северный берег Свири окутало черным дымом, и в воздух полетели вперемешку с дымом и комьями земли массивные обломки финских укреплений.

— Началось! Началось! — восклицал Галим, обняв за плечи откуда-то взявшегося санитара Березина.

Березин протянул ему листок бумаги.

— Что такое?

Санитар закричал ему в ухо:

— Военврач дала.

Урманов жадно пробежал записку:

«Галим! В эту грозную и торжественную минуту хочется мне быть рядом с тобой. Вы первыми переправляетесь через Свирь. Я беспокоюсь за тебя и горжусь тобой. Будь невредим, милый.

Мунира».

У него даже дух захватило. Он глядел на кипевший от артиллерийских разрывов противоположный берег Свири и в нем крепла уверенность, что он войдет в этот огненный ад без колебания и останется жив.

Поцеловав записку Муниры, он спрятал ее в нагрудный карман и побежал к своим бойцам.

11

Не успел отгреметь гул тысячи орудий, «катюш» и минометов, от которых сотрясалась земля, как в воздухе вновь показались сотни самолетов. Они шли волна за волной, и от невиданных бомбовых ударов вражеский берег словно поднялся на дыбы. Одновременно танки и самоходные орудия, выйдя из укрытий, подошли вплотную к берегу и тоже открыли ураганный огонь по неподавленным огневым точкам белофиннов.