— Так это же по-иностранному, а по-нашему иначе! — нс дал договорить Джаббаров. — Баттыфинлай — по-английски бабочка, что ли?
— Баттерфляй, — еще раз поправил Касаткин, — бабочка.
— А финлай — по-английски летать, что ли?
Касаткин еще не понимал, к чему клонит Джаббаров.
— Ну, допустим, с оговоркой, — сказал он.
— А батты что такое? Не знаешь? По-нашему батты — утонул! Так вот, по-ихнему получается — бабочка улетела, а по-нашему — бабочка утонула!
Касаткин махнул рукой и поплыл дальше. Джаббаров смеялся, и его смех звенел над рекой.
Немногословный санитар Березин, весь в мыльной пене, не выдержал бахвальства ефрейтора:
— Не спорь, Джаббаров, лучше показал бы, как ты хорошо пел, когда Свирь форсировали!
— Э, что было, то быльем поросло, доктор, — скороговоркой ответил Джаббаров, брызгаясь водой. — За чем худое поминать, когда сейчас хорошо?
На другом конце деревни показался скачущий во весь дух всадник. Успевший отскоблить бритвой только одну щеку, Дудин пригляделся к нему.
— Товарищи, уж не наш ли это парторг?
— Он самый!
Что-то случилось.
Купавшиеся бойцы вылезли из воды, быстро оделись и побежали к дому, где размещалось подразделение. Шумилин резко остановил коня и, не слезая с седла, помахал бумагой:
— Товарищи, приказ! Верховный Главнокомандующий объявляет нам благодарность!
На улице раздалось мощное «ура».
— Где лейтенант? Надо организовать митинг, товарищи. — Шумилин спешился и привязал к сосне покрытого пеной коня.
Через несколько минут разведчики с автоматами на шее стояли в строю. Урманов скомандовал:
— Взвод! Приказ Верховного Главнокомандующего. Слушать, смирно! — и поднес руку к виску.
Суровые лица разведчиков просветлели. Подняв Головы, выпрямившись, они притихли. Стоя рядом с лейтенантом, Шумилин взволнованно читал:
«Приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Мерецкову
Войска Карельского фронта при поддержке с фланга судов Ладожской военной флотилии, перейдя в наступление севернее и восточнее Лодейного Поля, форсировали реку Свирь на всем фронте от Онежского озера до Ладожского озера, прорвали сильно укрепленную оборону противника и, продвинувшись вперед в течение трех дней наступательных боев от 20 до 30 километров, заняли более 200 населенных пунктов, среди которых Подпорожье, Свирьстрой, Вознесенье, Михайловская, Мегрозеро, Печная Сельга, Бережная, Микентьево.
В боях при форсировании реки Свирь и прорыве обороны противника отличились войска…»
Шумилин передохнул и начал читать фамилии генералов. Услышав среди них фамилию своего генерала, разведчики подняли головы еще выше.
— «В ознаменование одержанной победы, — продолжал Шумилин, — наиболее отличившиеся в боях соединения и части представить к присвоению наименования «Свирских»…»
Громкое «ура» не дало Шумилину дочитать фразу. Он смотрел на охваченных великой радостью бойцов и тоже кричал «ура».
Пришел наконец день, когда и им объявили благодарность за отличные боевые действия. Столица родины Москва салютовала доблестным войскам Карельского фронта двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий!
— Боевые друзья! — крикнул срывающимся от волнения голосом младший сержант Касаткин, когда парторг окончил чтение приказа. — Почему мы победили на Свири? Победили мы, товарищи, потому, что нас вела партия. Ура нашей Коммунистической партии!
После митинга бойцы, лежа на траве, тихонько разговаривали.
— Наверно, и в Тамбовской области, в нашем колхозе «Заря», уже слышали по радио этот приказ, — проговорил Гречуха задумчиво.
— А как же! — подхватил Джаббаров, — И мой отец, верно, слышал. И думает небось: «Куда дошел мой Галяви! Москва ему салютует!»
— Наверно, слушали приказ в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Париже, и во всем мире, — снова заговорил Джаббаров, любивший все связывать с международным положением. — Одни, наверно, радуются, а другие чувствуют себя вроде как на раскаленной сковородке.
— Известно, которые капиталисты!
Галяви поднялся и сел по-татарски, поджав под себя ноги.
— Эй, ребята! — сказал он, обращаясь ко всем. — Хотите послушать, как к моему старому деду Габделькадиру приехали в гости англичанин с американцем?
— Твой дед губернатором был, что ли? — поддел Гречуха.
— Да нет, даже старостой не был.
— Ну-ну, послушаем, — поддержал Касаткин.
— Рассказывай, да поменьше ври, — подтрунивал Гречуха. — Дед твой, наверно, посерьезней был, чем ты.