Орлята

Как и раньше, дни его больше проходили в подразделениях, но теперь он не торопился в редакцию по окончании срока командировки. Среди бойцов передовых батальонов, где не знали о постигшем его горе, где к нему относились как к равному товарищу по оружию, ему легче было переносить свое несчастье. Он встречался со множеством людей. Все они были разные, непохожие друг на друга. Но у всех у них была, как замечал Наиль, и общая черта, особенно ярко проявлявшаяся в их отношении к жизни. Если в «редуте бессмертных» пожилой солдат говорил ему об алтайской пшенице, то в других подразделениях мечтательно вспоминали: кто о кузбасском угле, кто о белом золоте — узбекистанском хлопке; одни говорили о цитрусовых плантациях на Кавказе, у других загорались глаза, когда они рассказывали о новых нефтяных фонтанах в Туймазе. И Наиль все больше укреплялся в убеждении, что душа советского человека и на войне остается душой мирного строителя, по-прежнему мечтающего о творческом, созидательном труде.

В каких только землянках за это время не переночевал и из каких только котелков не ел горячего, вкусного солдатского борща передвигавшийся по переднему краю корреспондент армейской газеты Наиль Яруллин! Не раз попадал он и под артиллерийские обстрелы и под бомбежки с воздуха. Он видел яростные контрнаступления противника и стремительные удары наших штурмовых батальонов. Он, сраженный личным несчастьем, не искал смерти, но и перестал остерегаться ее. Иногда он и сам удивлялся, как это пули ухитряются обходить его. И вот он «наговорил» на себя, как шутил потом Акимов. Его ранило. Ранило не на переднем крае, а у себя в редакции, куда он вернулся из командировки накануне вечером. Наиль торопился сдать в номер статью об агитаторе в боевом охранении. Налетели фашистские самолеты. Наиль, хоть и слышал шум моторов, не торопился покинуть вагон, а когда побежал в щель, было поздно — горячий осколок обжег ему ногу, его повалило упругой воздушной волной.

В госпитале Наиля мучила не столько физическая боль, сколько душевное состояние. Ходить он не мог, правая нога была в гипсе, и теперь целыми днями и ночами оставался он наедине со своими мыслями. Как живая, перед глазами стояла Хаджар. И горько было Наилю, что погибло такое чистое, нежное сердце, что, не узнав счастья в детстве, Хаджар не успела испытать его и взрослой.

По всему фронту советские войска перешли в наступление. День победы был уже близок.

В эти дни Наиль наконец получил долгожданную весточку от Хафиза и вместе с ней недописанное письмо Хаджар…

Когда Наиль увидел дорогой почерк, ему захотелось уйти куда-нибудь в поле и там одному втихомолку читать письмо, никому не показывая своих мужских слез. Ведь это письмо было частицей живой Хаджар, частицей ее большой любви… Но, прикованный к постели, он мог лишь отвернуться к стене.

«…Сегодня был жестокий бой. Мы потеряли многих товарищей. Тяжело, очень тяжело терять боевых друзей. Если б я могла отдать им свое сердце…» — выхватил Наиль глазами слова из письма Хаджар.

И от сознания, что он бессилен даже ценою жизни своей вернуть любимую, стало невыразимо тяжело. Боль потери завладела им с новой силой.

Горю его не было границ. А болезнь, неподвижность мешали преодолеть его. Многие ходячие больные присаживались к его койке, пытаясь завязать разговор. Он отвечал что-то односложное. Беседу продолжать было трудно, и люди уходили от него.

Иногда он пытался писать. Но из этого ничего не получалось. Строки выходили мертвые, холодные. Наиль перечеркивал написанное и, положив худые руки под голову, снова отдавался тяжелым думам.

Однажды в палату, где лежал Наиль, вошел уже пожилой, с закрученными по-буденновски усами человек в темном госпитальном халате. Одна рука у него висела на перевязи.

— Скажите, пожалуйста, где здесь лежит товарищ военный корреспондент? — спросил он негромко.

Ему указали на койку Наиля.

— Здравствуйте, товарищ военный корреспондент.

— Тимофеич! — тихонько вскрикнул Наиль, и в его глазах мелькнул огонек радости.

— Вот где пришлось нам снова встретиться. — Тимофеич присел на табуретку, степенно поглаживая здоровой рукой свои соломенного цвета усы, — Не думал я, что и вас могут задеть пули. Нога, значит, у вас?

Наиль расспрашивал о Комарове, о бойцах «редута бессмертных».

Когда Тимофеич уходил в госпиталь, они все были на своих местах. Что с ними сейчас, он не знает.

— Я пришел к вам, товарищ военный корреспондент, спасибо сказать от имени всех наших редутовцев и еще письмецо вручить небольшое.

— Письмо, Тимофеич? От кого? — удивился Наиль.

Тимофеич порылся в кармане и вытащил небольшой клочок бумаги.

— С Алтая, товарищ военный корреспондент, из нашего колхоза пишут вам. Видите ли, какое дело: я послал им вашу статью, в которой вы описали про наш редут. Так вот в колхозе собрали общее собрание и прочитали ее перед всем, значит, народом. Вот тут все подробно сказано. Я хотел отослать его в редакцию, да не успел. Ранило меня.