Орлята

Новичок-телефонист, ушедший на линию, не возвращался. Другого тоже точно поглотил адский шум боя. Повредило антенну, радист, выйдя из блиндажа, также больше не вернулся. Исправлять антенну вышел сам младший лейтенант. Окровавленный, он все же успел наладить антенну, но до блиндажа так и не добрался, упал рядом с убитым радистом.

Десант, высаженный с танков, подошел к блиндажу так близко, что расчеты прекратили огонь, опасаясь подбить своих. В это-то время и услышал радист, дежуривший на огневой, сильный голос комиссара:

— Не прекращать огня! Ориентир — блиндаж переднего НП!

Командир полка с секунду стоял у аппарата, не в силах произнести ни слова, потом отчаянно закричал в трубку стоявшего рядом телефонного аппарата: «Огонь»— и одновременно приказал командиру третьего дивизиона Абросимову выслать людей на поиски комиссара.

— Хоть труп его пусть доставят…

…В предрассветных сумерках следующего дня артиллерийский полк, по приказу командования, отходил на новые позиции. Шли уже больше часа. Дождь перестал. Вокруг простиралась сожженная степь. Сильные лошади с трудом тянули тяжелые орудия, уходившие колесами в размякшую от дождя землю. Бойцы шли тихо, понурив головы, избегая глядеть друг на друга. Многих, с кем еще вчера они делили табак, сегодня нет в живых.

Полнеба закрывали тучи, только восток был чист. И там, на голубом небе, широко расправив крылья, кружил одинокий орел. Вершины курганов, обагренные лучами восходящего солнца, обозначились на горизонте особенно резко.

Отблеск утренней зари осветил лицо комиссара, лежавшего на лафете орудия. По обе стороны орудия, вздрагивавшего на ухабах, шагали, поддерживая комиссара, Хаджар и Золотов. Хаджар, не скрывая, утирала слезы, Золотов, тяжко вздыхая, время от времени горестно покачивал головой: кто знает, чей снаряд сразил комиссара — вражеский или его, золотовский?

Посланные Абросимовым бойцы откопали комиссара из-под обломков блиндажа. Он был без памяти. При свете карманного фонаря Хаджар перевязала ему голову и грудь. В это время в траншеях уже никого не оставалось — последние пехотинцы, выполняя приказ командования, отошли отсюда полчаса назад. Не подозревая этого, гитлеровцы не решались предпринять ночную атаку и, то и дело освещая свой передний край разноцветными ракетами, всю ночь вели бесприцельный пулеметный огонь изредка перемежая его короткими артиллерийскими налетами.

Положив комиссара на плащ-палатку, бойцы тащили ее волоком. Дождь усиливался, явственно вставала при каждом взлете ракеты его косая водяная стена.

Хаджар насквозь промокла, белье пристало к телу, на руках налипла грязь. Девушка с трудом поспевала за товарищами.

Кучка храбрецов орудовала так близко от переднего края немцев, что те, конечно, не могли не заметить их движения. Один из пулеметов направил свой огненный дождь прямо на них. Над головой батарейцев засвистели трассирующие пули. Вдруг один из бойцов замер на месте.

— Сторожев, Сторожев! Сережа, что с тобой? Устал, что ли?

Хаджар подползла к примолкшему бойцу и при свете очередной ракеты увидела, что пуля пробила ему голову.

— Прощай, дорогой Сережа… — одними губами произнесла Хаджар.

Она оттащила тело убитого Сережи в сторону, достала из его кармана комсомольский билет, сняла и надела на себя его автомат и взялась за край плащ-палатки…

Шагая рядом с орудийным лафетом, Хаджар вновь переживала все это. Она очень устала. В эту ночь ей не пришлось отдохнуть ни минуты. Ноги словно налились свинцом, веки закрывались сами собой. Нужно было делать усилие, чтобы вновь и вновь размыкать их.

Чтобы стряхнуть сон, Хаджар принялась внимательно осматриваться вокруг. На горизонте пылали пожары. Густой черный дым поднимался в небо, соединяясь с такими же густыми и черными тучами.

Головная колонна уже спускалась в лощину, а замыкающих еще не было видно.

Комиссар очнулся от утренней прохлады. Затуманенными глазами долго смотрел он на тяжелые тучи, закрывающие небо. Наконец взгляд его упал на изможденных, еле переставлявших ноги бойцов.

Веки Белозерова закрылись, но перед глазами тотчас же встали поля с объятыми огнем хлебами, разрушенные деревни и города, стоявшие возле пепелищ одинокие старухи и старики. Они смотрели с укоризной ему вслед. Он увидел детей, потерявших своих матерей, лишенных уютного домашнего гнезда. Видение для комиссара было настолько тяжелым, настолько мучительным, что он застонал.

Белозеров не думал о том, каким чудом он спасся. Не это было для него важно. Он мог сейчас думать лишь об отступлении. Неужели он вместе со всеми советскими людьми для того четверть века строил промышленные гиганты, новые города, заводы и фабрики, чтобы все, все отдать врагу? Куда бы партия ни посылала его, он чувствовал себя так, будто отстраивал дом своей большой и дружной семье. Этим он жил, в это верил, учил тому же верить других. Сколько беззаветной преданности и вдохновенного труда миллионов людей вложено в эти гигантские стройки, выросшие на пустырях! Можно ли, забыв об этом, оставить их врагу… предать великий труд народа?.. Нет!