Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

— Мели Емеля, — воскликнул Скарзов. — Нужен ты, чай, нам!

Опешил Иван Богусловский. Такого поворота он не ожидал.

Полного отказа не предвидел. Считал, что станут отнекиваться, утверждая, будто шутку шутили, а вышло вон как: совсем отказались.

Вон и Охлябин поднимается. Хмурый. Злой. Низкий лоб, словно навис над глазами-пуговицами.

— Я, чай, не знаю разве, что Иван — генеральский сын. Погрози ему — враз упекут. Жизни, чай, точно уж не будет…

Сел набыченно. Засопел. Всем видом показывая, насколько обижен незаслуженно.

— Ребята! Совесть у вас есть?! — воскликнул Богусловский. — Человеческая совесть? Я уж не говорю о комсомольской…

Больше он не захотел говорить. Ушел на свое место удрученный. Он не в силах был понять такого вероломства, он с подобным еще не встречался.

Только зря он не сказал всего, что собирался сказать. Зря и сержант Буюклы вышел к трибуне сразу же за Богусловским. Возмущенный поведением Охлябина и Скарзова, он начал их стыдить, взывая к совести, а когда хотел уже перейти к главному, что не случайно такое поведение комсомольцев, что их действия направляются секретарем, регламентное время кончилось.

— Давайте так поступим, — мягко прервал спор о том, добавлять или не добавлять время сержанту Буюклы майор Киприянов. — Регламента будем придерживаться, а после собрания я готов выслушать каждого из вас, кто этого пожелает, договорились?

Что тут ответить? Председательствующий без замедления объявил, кто выступает следующий.

И пошло-поехало: кто стыдил комсомольцев Скарзова и Охлябина, кто обвинял Богусловского в том, что тот наверняка приукрасил события и безобидную какую-нибудь шутку переиначил; но тут же поднимался оппонент и с пеной у рта доказывал, как честен и правдив Иван Богусловский, короче говоря, собрание закрутилось вокруг одного вопроса — кому больше верить, а это вполне устраивало лейтенанта Чмыхова, который заметно ободрился.

Устраивало это и майора Киприянова. Он уже видел, как все спустить на тормозах, без лишнего шума, чтоб не вынесен был сор из избы.

И будто подглядел мысли майора Киприянова Чмыхов, когда сразу после собрания, которое прошло в общем-то пустопорожней перепалкой, на вопрос: «Что у вас тут творится?» ответил:

— Не поделили верховодство. Рядовой Богусловский вон из каких, хочет быть уважаемым, Лодочников тоже из семьи адвоката. Известного, наверное, в Москве…

— Наверное? Или — точно?

— Не могу знать. Я приглашал их для личных бесед, рекомендовал помириться, но…

— Иного и ожидать было нельзя. Чтобы вести откровенный разговор с подчиненными, надо их знать досконально. Вот эту свою недоработку учтите.

Так вот и увел майор Киприянов разговор о слупившемся в узкий отвилок. В тупиковый. И это вполне устраивало обоих политработников, ибо все сводилось к малому просчету, а не крупному проколу. Особенно был доволен Чмыхов, ожидавший крепкой взбучки. Ликовала его душа от незлобливой и постепенно вообще переходившей на доверительный тон беседы.

А в то самое время, когда офицеры перебирали весь личный состав заставы, раскладывая пограничников как бы на две колоды (одна за Лодочникова и почему за него, другая за Богусловского и тоже почему) — в то самое время устраивались на ночлег в незаметной пещерке, где обычно коротали ночь отец Абдумейирима и он сам перед переходом через границу, посланцы Мейиримбека. На этот раз их было трое и они едва втиснулись в каменный мешок.

Но почему трое? Отчего же, так старательно скрываемая тропа вдруг по воле бека стала всем известной? Нет, конечно. Не так глуп Мейиримбек, ничем он не поступится, а тем более такой драгоценной тропой, которая не только нужна для выполнения задуманного, но не меньше пригодится и в будущем. Ведомо беку: знает один — тайна; знают двое — знают все. Ну, а если знают все, вполне могут узнать и советские кокаскеры. Потому-то бек позвал к себе ночью, накануне выхода в горы, — Абдумейирима. Тайно позвал. Сам лично подошел к рабу, когда тот поливал в саду розы, и назначил время встречи. В той самой боковушке, в которой уже бывал Абдумейирим в ночь разговения жертвенным барашком.

Вначале Абдумейирима испугало это приглашение (он еще хорошо помнил избиение, после которого едва выжил), но, поразмыслив, заключил, что не станет бек делать дурное у себя в доме. Для этого у него найдется много других мест. Страх отступил. Абдумейирим спокойно закончил свою работу, но домой не пошел, решив дождаться темноты в упрятанном меж деревьев сарайчике, где хранились кетмени, вилы, секиры, ведра и лейки для поливания, всякая другая нужная садоводу мелочь. И чуть было не заснул в спокойной тиши, но вовремя спохватился и поспешил к дому, отмахиваясь от вдруг нахлынувшего предчувствия чего-то таинственно-страшного.