Орлица Кавказа (Книга 2)

- Какую еще расщелину? Страх совсем связал тебе язык.

- У нас есть такая - сказал, покачав головой. Карапет. - Ты не знаешь, что это. Гранитные скалы, скалы кругом, по бокам, внизу, на потолке. Туда ходу нет. Только дух может туда проникнуть.

- Я все понял, - побледнел Аллахверди. - Томас, - позвал он, склонившись над ямой. - Томас!

- По-моему, у тебя бред, Карапет, - сказал тот, выслушав друзей.

- С чего бы вдруг сейчас Хаджар переводить в эту самую "расщелину смерти"?.. Тем более, губернатор здесь, и он, вероятно, захочет посетить тюрьму, чтобы побеседовать с "кавказской орлицей". А царским начальникам нравится, когда их пленники содержатся в чистоте, выглядят хорошо, точно их поместили в шахский дворец.

- Ничего вы не понимаете, - разозлился ключник. - Дайте мне хоть слово вставить. В конце концов, кто из нас ключник - вы или я, и кто своей шкурой больше сейчас рискует? Кудейкин давно хотел упрятать Хаджар, но Белобородое не разрешал. А теперь, говорят, Белобородое на все махнул рукой, а губернатор слег, так что у моего капитана руки развязаны! А он терпеть "черную кошку" не может. Он однажды принялся было приставать к ней пьяным, она ему кипятком в рожу плеснула.

- В этом есть что-то похожее на правду, - задумчиво проговорил Томас.

- В этом есть что-то похожее на виселицу, - мрачно усмехнулся Карапет. Ничего хорошего я не жду.

- Ладно, подумали и хватит, - повысил голос Аллахверди. - Надо выступать. Если навалиться на Гёрус с нескольких сторон, ночью, можно спасти Хаджар без всякого подкопа... Я к Наби. - И Аллахверди стал переодеваться.

- Лучшие будет, если Гачаг возьмет в плен губернатора и его жену, а дотом обменяет на Хаджар, - вставил свое слово Карапет.

- Ты поумнел, братец. Опасности делают из ключника мужчину, - улыбнулся Томас.

- Не время говорить друг другу приятные слова! - произнес Аллахверди. Ты, Карапет, собери мне еды на дорогу. Томас, копать продолжайте, да побыстрее! Теперь нужно уже рисковать. Меняйтесь чаще!

Скоро Аллахверди был в пути. Это был человек действия и дорогой не думал о том, что теперь будет, что предпримет Гачаг, он помнил одно: надо быстрее дойти до цели, и потому не знал усталости.

Глава двадцать вторая

Генерал тяжело опустился в кресло и поднял глаза на свою жену, стоявшую рядом с врачом.

- Поди прочь! - сказал он вдруг врачу.

Тот почтительно склонил голову и, многозначительно взглянув на Клавдию, вышел в свою комнату.

- Я вас не узнаю, ваше превосходительство, - строго сказала губернаторша. - Служебные неприятности - не повод забывать правила хорошего тона.

- Правила? - усмехнулся генерал.

- Полноте, мой друг. Вы утомлены с дороги, и все вам видится в дурном свете.

Клавдия устала от резких перемен в настроении мужа и на этот раз выбрала, видимо, не те слова, так что генерала покоробило.

- Все мишура, - сказал он, немного отстраняясь от руки жены. - А какая под этой мишурой нагая правда, никто не ведает. Ты заботишься обо мне, пока эта забота приносит и тебе какую-то пользу...

- Федор! Очнись, о чем ты! - воскликнула она.

- Я устал, - бросил, поднимаясь, генерал. - Хочу побыть один.

Несколько дней в доме висела тяжкая тишина. Слуга Белобородова несколько раз приходил сказать, что князь спрашивает не нужно ли чего, но генерал досадливо отмахивался; он часами сидел в кресле, закутавшись в плед, рассеянно отвечал жене, равнодушно позволял вести себя обедать, равнодушно съедал все, что ему подкладывали и так же равнодушно отказывался от изысканных вин, до которых был всегда большой охотник.

Временами на него нападал озноб, поднимался жар, накатывались навязчивые кошмары, и тогда начинало казаться, что он теряет рассудок. При таких приступах он лежал весь в испарине, быстро бормотал обо всем вперемешку, путая прошлое, настоящее, желаемое и действительное, отдавал приказания каким-то солдатам, просил избавить его от соседства с наместником, жаловался императору на клевету и интриги, ложь и предательство.

В минуты прояснения генерал становился спокойным и грустным, вспоминал сам для себя о своей няне, каком-то дворовом мужике, который научил его свистеть сквозь пальцы, походные марши, боевых друзей, но чаще всего майский, светлый, тихий петербургский вечер, когда произошла их первая встреча с женой.

Холодная тревога заползла в сердце Клавдии; она могла примириться с любым недугом мужа и уже примирилась с мыслью, что при разнице в летах, быть ей рано или поздно сиделкой при генерале, а потом и стареющей вдовой, но находиться долгие годы рядом с душевнобольным, не смея ни отдать его в больницу, ни покинуть его! Думать об этом было невыносимо.

- Неужели же ничего нельзя сделать, чтобы прекратить эти ужасные приступы? -спрашивала она у врача почти униженно.

- Я Делаю все, что в моих силах... Если же мне нет доверия...

- Прошу вас, не надо, - трогала она его за руку, - прошу.

- А! Эскулап, - говорил неожиданно генерал. - Как, по-вашему, что бы это значило с точки зрения медицины: я пью лекарства, а жена моя, хорошеет.

- Федор! Перестань!