Орлица Кавказа

— Вы что-то перестали к нам заходить, — обратился совершенно неожиданно ко мне купец. Я полагал, что он меня не видит в темном углу. — А я был бы рад, очень рад! — и он вышел.

— Так вы уже и там успели появиться, — воскликнул Кудейкин. — Тогда у меня к вам просьба, большая просьба, как дворянин к дворянину (хотя я никогда дворянином не был, а он тем более). — Нет, вначале выпьем.

Я с отвращением сделал несколько глотков жгучей водки и стал слушать собеседника, который прежде вышел во двор, выговорил кому-то строго, чтобы не беспокоили.

— Я вот вас о чем попрошу, — сказал Кудейкин. Он просил о пустяках. Сдружиться с Андреем и Людмилой, и больше ничего.

— Так и ничего? — спросил я.

— Так и ничего, — сказал он и звякнул пистолетом о четвертную бутыль. Это, кажется было сигналом для доносчиков, которые толпились во дворе.

Приходили самые разные люди, говорили самые разные сведения, разными голосами; у них были разные манеры. Одни откровенно врали, чтобы заработать стакан водки и рубль, другие собирали действительно верные вещи, неизвестно для чего, но было странным, что из всей этой мешанины Кудейкин сделал очень короткий и, по-моему, правильный вывод.

— Гачаг Наби не знает, что ему делать. В местном населении, в солдатах сильное сочувствие бунтовщикам. Андрей и Людмила, эти „новые мусульмане“, по-моему, из террористической группы. Но арестовывать их пока не стоит, они должны вывести нас на Гачага Наби».

Глава двадцать пятая

В жизни Белобородова текли дни, лишенные смысла, вялые и точно выгоревшие на солнце. Утром, следуя заведенной давно привычке, он делал гимнастику по пособию какого-то очень умного немецкого профессора, не находя в этом прежнего удовольствия; купался, надевал без единого пятнышка голландское белье, безукоризненный мундир, сшитый обрусевшим французом, пил чай и, взяв свой диковинный чубук, выделанный где-то на Тибете, шел в библиотеку. Он ловил на себе раздраженные взгляды жены — Марии, которая в последнее время, кажется, чувствовала симпатии к ненавистному ему Николаю Николаевичу Кудейкину.

В библиотеке князь раскрывал первый попавшийся том, клал его на колени и, дымя трубкой, смотрел перед собой. Иногда, если бывало совсем тоскливо, приглашал к беседе секретаря губернатора, который забавлял его независимостью суждений и легкостью речи. К половине двенадцатого устало вздохнув, он проходил в кабинет править уездом. Впрочем, ему никогда не было понятно, что это означает; еще непонятнее стало сейчас.

Жизнь текла по своим суровым законам. Простолюдины день и ночь гнули спину из-за куска хлеба, горстка счастливцев наслаждалась жизнью, грабила народ. Каждый бился за свое место под солнцем, и каждый был прав. Мятежники устроили пир свободы и мести и были совершенно правы. Верхи думали, как сломить их сопротивление, и это было вполне естественно. Сыщики доносили, судьи судили, палачи истязали, все шло своим чередом, и ничего не было такого, что уже не случалось бы в этом мире. Переделать устройство общества было нельзя, но можно было дать возможность каждому выбирать способы добывать хлеб, искать счастья, не во вред другим, конечно; чем меньше вмешиваешься в управление государством, тем лучше и спокойнее идут его дела.

Князь был убежденным сторонником этой идеи и сходился в такой точке зрения с Федором, славным товарищем, добрым малым, прекрасным боевым офицером, который испортил себе нрав, став генерал-губернатором. То, что на глазах у всех генерал сухо принял приветствие Белобородова и сейчас не хочет его видеть, не обижало, скорее, это было грустно. Если они, добрые товарищи, заражаются всеобщим страхом и враждебностью, значит мир начал сходить с ума.

Целыми днями кабинет начальника уезда, в котором еще недавно угодливо выражали свою преданность местные князьки, чиновники, был пуст; летали злые августовские мухи. Лишь один человек появлялся здесь изредка, секретарь-делопроизводитель, в котором также ощущалась небрежность недалекого чиновника, сообразившего, что дни его начальника сочтены.

— Что это? — спросил князь, брезгливо рассматривая очередную бумагу.

— Акт о грабеже обоза с провиантом.

— Что, комиссия, уже закончила свою работу? — равнодушно спрашивал князь. Он был уверен, что военный обоз с провиантом, который шел к Гёрусу, мятежники не грабили; его разворовали интенданты, свалив все на Гачага Наби.

— Закончила-с, — презрительно отвечал делопроизводитель. «Интересно, сколько взял этот крючкотворец, чтобы составить нужную бумагу и дать ее на подпись».

— Хорошо, — сказал князь, — оставьте, я вас вызову. — Что еще?

— Ничего, — процедил сквозь зубы делопроизводитель, давая понять, что Белобородое ничего уже здесь не решает и нет смысла носить ему бумаги на подпись.