Орлица Кавказа

— Ас чего вы взяли, что у человека были такие права. У него не было таких прав, он был обыкновенным животным, только умнее других. Он лучше стал приспосабливаться. Он приспособился. Вот и вся его правда, которая веками въедалась в кровь. И вся философия, вся политика сводится к тому, чтобы оправдать свои поступки. Но и этого мало. Став умным, человек стал высокомерным, и уже само приспособленчество в своей гордыне стал осуждать. Вот он и сидит на этом суку, который сам же и подпиливает, при этом воображает, будто знает, что хорошо, а что плохо. А нет ничего хорошего и плохого. Выжить — это хорошо, погибнуть — плохо.

— Ну вот, и вы пустились в философию, — улыбнулся Белобородое, — я просил же вас помечтать. Что бы вы сделали с этим проклятым Гачагом и с его женой, будь вы на моем месте?

— Очень просто, направил бы к нему парламентеров. Договорился бы обо всем полюбовно. Разбойникам в горах долго не выжить. До первых морозов. Я бы уговорил вождя туземцев покинуть эти края, уйти в более теплые. Пусть у тех начальников болит голова.

— Так я и скажу генералу, — задумчиво проговорил князь.

— Генералу вы этого не скажете, он не даст вам этого сказать. Ему нужно выпутаться из этой истории, сохранить свою честь, жену и благорасположение государя. А здесь уже и впрямь не до философии.

Глава двадцать шестая

Август был на исходе. С севера неспешно потянулись бурые дымы. Леса тронул первый багрянец. На смену бурным ливням все чаще приходили мелкие затяжные дожди. С первыми признаками осени Гачаг Наби стал все чаще задумываться и хмуриться. Бывало, сидел неподвижно в своем грубо сколоченном домике, слушал легкое шуршание дождя в листве и дымил своей трубкой.

Надо было на что-то решаться. Люди стали уставать, некоторые уходили, в одиночку пробираясь к дальним селениям.

Предводитель понимал, что сейчас самое благоприятное время для прямого нападения. Губернатор в Гёрусе, но болен, ничего не предпринимает, князь Белобородое устранился от власти, войска живут сами по себе, офицеры пьянствуют, солдаты даже от маршевого шага отвыкли. Местные ханы и беки сбились в кучку, точно стадо баранов, почуявших волка. Если ударить сейчас по Гёрусу с нескольких сторон, победа придет. Напасть ночью, внезапно, подавить для начала артиллерию. Или, лучше, растревожить тайком коней и поджечь город со всех сторон. Начнется паника.

Выиграть они выиграют, только цена будет велика. Он потеряет лучших товарищей, потому что теряешь всегда самых лучших и отважных. Погибнут многие ни в чем не повинные жители, местные, в первую очередь женщины, беззащитные дети и старики. Допустим, Наби разобьет царские войска, но назавтра придут новые и пойдут по селам жечь, грабить, убивать, вешать, расстреливать. Тысячу крестьян сошлют в Сибирь за помощь восставшим. Тысячу бедных людей сгноят в тюрьмах. И народ проклянет его и само его имя, потому что вместо защиты он принесет гибель, кровь, пожары.

А потом неизвестно, как обернется все это для Хаджар. Обезумевший от страха зверь кусает кого попало, кто поближе. Если они замешкаются возле тюрьмы хотя бы на минуту, орлице не сдобровать. Солдаты убьют ее, и что еще страшнее — вначале надругаются над ней. Эта невыносимая мысль не давала покоя Гачагу Наби.

В дверь вошел бесшумно воин в бурке, стоявший на часах.

— Наби, — сказал он, — тебя спрашивает какой-то грязный нищий.

— Нищий, говоришь? — повеселел Гачаг. — Ну-ка давай его сюда, посмотрим.

В дверь вошел оборванец, тот самый, который приходил с доносом к капитану Кудейкину.

— Порядки у тебя, — сказал он. — Не попадешь, как к губернатору.

— Ладно ворчать, — улыбнулся Наби. — Выкладывай, что видел, что слышал.

— Погоди-ка, дай стать человеком, поесть предложи. Эх, Наби, перестал я тебя узнавать.

Гачаг Наби распорядился принести еды, кувшин вина и стал с удовольствием смотреть, как старый нищий скидывает лохмотья, облачается в боевую одежду горца и на глазах, как в доброй сказке, превращается в прекрасного юношу.

— Ты волшебник, Алов!

— Это мелочи, — засмеялся юноша. — Ты бы видел, как я пью у капитана чачу. Весь дрожу, расплескиваю на пол, ему самому делается плохо, вот-вот стошнит.

Он взял кувшин, поднял его над головой, кивнул предводителю, поднес к губам. Пил долго, жадно, не отрываясь, затем глубоко вздохнул, отер рот тыльной стороной ладони и сел к столу.

— Я, кажется, совсем заморочил голову этому «оку его величества». Он не верит ни одному моему слову, правильно думая, что я плут. А я говорю иногда правильные вещи, нарочно, разумеется. Я ему сказал, что под тюрьму готовится подкоп, и он готов был расхохотаться от такой выдумки.

— Будь осторожен, Алов! — встревоженно воскликнул Гачаг.

— Не беспокойся, Наби. Я сказал, что подкоп готовится из дома князя Белобородова, это спутало капитана. Так что пока этот сыщик успокоился и переводить Хаджар в «расщелину смерти» не собирается. В Гёрусе по-прежнему базар настоящий. Казаки щиплют баб, наши мусульмане сидят со своими четками в чайхане. Губернатор лежит больной… Но новости все же есть!

— Какие же? Говори!