Орлица Кавказа

— Да вот, верноподданные чиновники сокрушаются…

— Глупости! — оборвал адъютант. — Нечего вам сплетни собирать, милостивый государь.

Но назойливый посетитель не унимался, полагая выслужиться своей озабоченностью о губернаторском здоровье:

— Немудрено здесь и заболеть! Дороги у нас известно какие, ухаб на ухабе. Кого угодно измотают.

— Наше дело военное, нам ли ухабов бояться.

— А, может, он из-за этого ужасного убийства слег?

— Вы мне надоели, сударь! — рявкнул штабс-капитан, и чиновник, наконец, примолк.

На верхней площадке лестницы было две двери. Одна из них оказалась отворена, и в проеме, словно картина в раме, застыла прекрасная княгиня Клавдия Петровна. Почтмейстер склонился перед ней.

— Что за нетерпение, сударь? Что за срочность?

— Депеши из Петербурга, ваше превосходительство! С пометкой: «весьма срочно!»

Клавдия Петровна молча наблюдала, как адъютант препроводил посетителя в кабинет мужа. И, проводив его взглядом, осталась стоять в дверях, покусывая алую губку.

Губернатор сидел за широким столом и не поднял глаз на вошедших. Потом сказал нервно:

— Ну?

Не так представлял себе почтмейстер встречу! Но выбирать не приходилось, и он с низким поклоном положил перед начальством черную папку и развязал шнурки, затянутые хитрым узлом.

Губернатор неторопливо и без признаков заинтересованности перебрал письма, мельком взглядывая на адреса отправителей. Потом спросил неожиданно бесцветным голосом:

— Что, небось половину писем вскрывал?

— Как можно, ваше превосходительство! — пролепетал тот, потея от ужаса.

— Знаю вас… — продолжал генерал также без выражения.

— Закон не дозволяет, ваше превосходительство! Губернатор скривился:

— Господи! Да какой же может быть закон в этом богом проклятом крае?

— Что вы изволили сказать? — переспросил посетитель растерянно.

— Говорю, что вы здесь все — разбойник на разбойнике!

— С вашим приездом, ваше превосходительство, все в этом, воистину диком крае, придет в надлежащий порядок.

Губернатор впервые поднял глаза на собеседника, стоявшего навытяжку, словно новобранец перед фельдфебелем.

— Вы действительно в это верите? — переспросил он, изрядно помолчав.

— Весь Зангезур только о том и говорит.

— Говорит, говорит… Языками болтать все мастера. А как дойдет до дела, ваши зангезурцы…

Почтмейстер стоял ни жив ни мертв.

— Почему же никто не действует, я у вас спрашиваю, сударь мой?

— Горы, ваше превосходительство… Сами понимаете… Что ни шаг, то овраг.

— Ну, про горы я и сам знаю. Вы мне толком скажите, кто мешает зангезурцам расправиться с бунтовщиками? Почтмейстер решился:

— Уездный начальник Белобородое. Губернатор поднял брови:

— Это как так?

— Либерал-с, ваше превосходительство. С идеями… Где уж тут разбойников ловить.

Генерал долго размышлял.

— Это донос, сударь мой.

— Так точно.

— И — уж наверное — не первый?

— Впервые, ваше превосходительство.

— Что ж раньше молчали?

— Полагал, без меня есть кому донести.

— То есть?

— Ведь был офицер, которого все называли «оком государя императора». Смел ли я?..

— Не надо забывать, — провозгласил губернатор назидательно, — что каждый верноподданный в любую минуту своей жизни, чем бы он ни был занят, является и государевым оком.

Клавдия Петровна, прислушивавшаяся к разговору из-за неплотно прикрытой двери, вздохнула облегченно. Наконец она услышала из уст супруга нечто, свидетельствующее, что память и голос рассудка не угасли в нем навеки.

Между тем генерал, сев на любимого конька, никак не мог остановиться, говорил и говорил, полуприкрыв глаза и чувствуя, как в него вливаются новые силы:

— Каждый обязан служить своему государю, не жалея ничего — ни времени, ни сил, ни даже самой жизни. Законы империи святы, устои империи незыблемы! Есть одна заповедь истинного слуги государевого: служи до самоотречения! И вторая будь жестоким к врагам государя, забудь о милосердии. Нужно вырезать каждый язык, способный произнести хулу в адрес самодержавия, нужно отрубить каждую голову, в которой родятся крамольные мысли…

Говоря так, губернатор воспламенился окончательно, встал из-за стола и двинулся к тщедушному начальнику почты, рубя воздух ладонью.

— Расстреливать и вешать! А не хватит пуль и веревок — хоронить заживо под развалинами!

— Так точно! — поддакнул почтмейстер. — Истинную правду изволили изречь, ваше превосходительство…

Генерал остановился, как пробужденный ото сна, взглянул на изогнувшуюся в поклоне фигурку чиновника с недоумением — и показал ему на дверь жестом, который мог быть истолкован и как строгое, но доброжелательное известие о том, что аудиенция окончена, но можно было и так понять, что генерал попросту велел доносчику выйти вон.

Как бы то ни было, но почтмейстер удалился, подобострастно и униженно кланяясь.

Глава шестьдесят седьмая

Какие бы силы ни бродили в недрах потрясенной империи, какие язвы ни разъедали ее — на первый взгляд казалось, что все обстоит по-прежнему, как это уже устоялось в веках: вся могучая машина принуждения и насилия в действии, иерархия полностью соблюдается, депеши летят из конца в конец, исправно вызывая ответы и донесения об исполнении.