Орлица Кавказа

Дорога, ведущая к гёрусскому каземату, стала теперь для Гачага Наби и дорогой жизни, и дорогой смерти. Гачаг Хаджар призывала Гачага Наби освободить ее из плена. Громыхая оковами, звеня цепями, метавшаяся в клетке львица ждала спасения от своего друга, возлюбленного, но, одновременно — господина и повелителя.

Мог ли он остаться глухим к этому зову? Конечно, нет. Он был готов сокрушить горную гряду, осушить море и перевернуть землю — лишь бы освободить подругу. И никому другому доверить ее освобождение он не мог и не хотел.

— О чем вы задумались, друзья? — спросил он у окружавших его близких, когда в хижине Карапета наступила тишина. Кузнец Томас ответил за всех:

— Лучше ты, Ало-оглы, скажи нам, что ты думаешь делать…

— Что говорить, действовать надо…

— Это ясно, но что нам предпринять?

Никто другой не рискнул бы наступать на вспыльчивого Га-чага, пока он сам не решил сказать, что именно им задумано. Но великан Томас, ковавший всю жизнь из раскаленного железа любые поделки искусней, чем хорошая хозяйка лепит дюшбара и кутабы из теста, вообще не знал страха ни перед кем.

Гачаг Наби вспыхнул на миг, но сдержался и ответил по-прежнему загадочно:

— Темна дорога ночью…

— А мы не застрянем на этой темной дороге?

Ало-оглы помедлил с-ответом.

— Я решил пойти за ней в каземат.

— Как?

— Подкоп почти закончен.

— Так лучше пойду я! — решительно сказал Томас. — У кузнецов и руки железные. Я в полчаса разворошу камни, которыми засыпан ход из подземного лаза во двор тюрьмы, и справлюсь с этим быстрее, чем кто-нибудь другой. А времени терять нельзя.

— Нет, — качнул головой Гачаг Наби. — Пойти должен только я сам.

— Мы с тобой! — воскликнули сразу несколько голосов.

— Нет, — снова сказал Ало-оглы. — Лаз тесный. Идти должен только один человек. Остальные будут ему помехой.

И, не добавив более ни слова, Гачаг Наби стал собираться в опасный путь.

Он снял с себя рубаху Карапета, на которой запеклись капли крови двух негодяев, сложил ее аккуратно и стал натягивать заранее приготовленные выцветшие рубаху и штаны из тонкого холста, в которых когда-то возился на огороде возле своего дома. Снял чарыки, оставшись босым, голову повязал тоже старым, некогда красным платком. Кинжал повесил себе на шею, привязав к ножнам недлинный шнурок.

Одевшись, он велел Карапету:

— Теперь, дорогой, быстро ступай на свое место, в каземат.

— Что я там должен сделать?

— Убрать сторожа, который торчит около камеры Ханали-кызы.

— Убить?!!

Все затаили дыхание, и Гачаг Наби, усмехнувшись, погрозил стражнику пальцем. Карапет нервно облизнул языком мгновенно пересохшие губы. Потом он отошел в сторону, боязливо покачав головой.

Однако смятение его было недолгим. Уже через минуту он сам подошел к Гачагу:

— Ало-оглы, ты боишься, что я не смогу убить, если понадобится? Смогу, поверь мне!

— Верю мой храбрый Карапет, но пока от тебя этого и не требуется.

— Так что же нужно?

— Пусти в ход свое испытанное оружие!

Гачаг Наби кивнул в угол хижины, где стоял небольшой дубовый бочонок с чачей.

— Напои сукина сына так, чтобы он головы поднять не мог!

— А если он пить не захочет?.. Гачаг опять усмехнулся:

— Захочет, если как следует попросишь!

— Потом?

— Открой дверь камеры Хаджар.

— А потом?

— Когда мы уйдем подземным ходом, открой камеру Лейсана и спасайтесь с ним тем же путем. Или переодень его в форменную одежду и выведи за ворота.

— Хорошо.

— Во всех случаях, сбор в известном всем месте у перевала.

— А если мы попадемся?

Гачаг Наби погладил пышные усы.

— Что я могу тебе сказать? Постараемся, чтобы это не случилось.

Тут Ало-оглы перехватил взгляд, которым Айкануш впилась в Карапета. В нем было столько любви и тревоги…

— Ну как, дитя Кафана? — спросил молодую женщину Гачаг. — Боишься за мужа? Не надо. Он у тебя парень крепкий. Справится.

Никогда Айкануш не любила мужа так сильно, как в эту минуту, и никогда еще так не тревожилась за него.

— Бог милостив! — вздохнула она. — Бог даст, обойдется. — И она повернулась к иконе с теплившейся перед ней лампадкой:

— Сохрани мне Карапета, Иисус, сын девы Марии! — прошептала она, истово крестясь. — Сохранишь?

Но нарисованный на темной доске Христос смотрел на нее загадочно и не отвечал.

Глава восемьдесят первая

И лев мечется, если попадет в клетку.

Конечно, «кавказская орлица» держалась достойно и гордо. Сдаться на милость врага — даже мысль об этом была для нее неприемлема. Сдаться — значит утерять навсегда честь и гордость, а кто лишился этих двух достояний, тому ни к чему и все остальные блага мира.

Нет, даже в самое трудное время Ханали-кызы не упускала случая показать врагу свои острые зубки, не считаясь с тем, какая кара ей за это будет уготована.

Каждая победа в таких условиях — победа трижды. Взяв верх над самим генерал-губернатором, Хаджар, конечно, даже несколько возгордилась. Еще бы, мало кто из храбрецов-гачагов мог бы таким похвастать! Не раз те, кто не кланялся пулям в бою, теряли свою смелость перед лицом представителей власти. Она — выстояла. Это принесло мятежному сердцу Хаджар гордость и некоторое успокоение.